— Не поймали, — говорит король, — не видели никого.
— Не верю, — заявила Немайн, — тащите сюда моряков. Поспрашиваю.
А толку? Моряки молчат.
— Ладно, — говорит сида, — готовьте корабли — сама с вами пойду. Пока не найдем королевну, на берег не сойдем…
Те в ноги. Мол, не губи.
— А врать зачем? Признавайтесь, кого видели?
Оказалось, видели. Белую косатку с черным хвостом и красными глазами! Такую поймай, если она только вполовину меньше кораблей. Да и в кадушку ее не посадишь. Вот и решили молчать, родителей не расстраивать.
Тут и Немайн задумалась.
— Соображение у Монгфинд должно было остаться человеческое, — говорит. — Потому плывите обратно. Найдите, догоните. И кричите ей, что если она желает стать человеком, пусть каждую неделю приплывает в уговоренное место. И там ее ждите — с новостями. А их три будет. Сначала ваш отец должен будет меня в шахматы переиграть. Потом я — жену племянника уговорить. И только после этого Фанд ее расколдует.
Так все и вышло. Только играть пришлось ни много, ни мало — три года. А вот с уговорами сида за денек справилась. Явилась к королю-отцу вместе с Фанд. Та во дворец зашла — все изумились. Никто и поверить не мог, что женщина, пусть и царица морская, может быть настолько красива. Только королева спросила:
— И зачем Манавидану дочь моя понадобилась, при такой-то жене?
— Вот и я думаю, — пожаловалась Фанд, — зачем? Прогнала бы козла, так у меня от него дети малые: одному шесть стукнуло, второму пять, третьей всего два. Глупые еще совсем!
— В два года мудрости не наберешься, — сказала королева.
— Не года, — поправила Фанд, — века. С вида взрослые, а на деле… Не лучше той, что расколдовывать будем! Ну, где корабли?
Вот и приплыли на место: король с королевой да Фанд с Немайн. А там их ждут косатки. Белая с красными глазами. И еще две, обычных: большая и маленькая совсем. Тут морская царица велела воды из-за борта зачерпнуть. Похлопала по воде ладонью, да белую косатку и облила. Глядь, а косатки и нет. В воде девушка плавает. Плавает? Тонет! Только вот вторая косатка ее носом как подцепит, да одним кивком головы — через борт как бросит! Тут родители бросились дочь вытирать, одевать… У той зубы стучат. Но сквозь дрожь слышно:
— Обратно меня превращайте! Или мужа с дочерью тоже в людей…
А Фанд только и рада.
— Нашла себе хвостастого-плавникастого?
— Доброго, — говорит Монгфинд, — он ведь даже не ругался на меня, на неумеху, никогда. Бывало, если недоволен, только плавником по воде хлопнет, и все… Только я вот не знаю — ему человеком-то быть захочется?
— У него и спросим, — отрезала морская царица, — и у дочери твоей.
Что ей стоит — в двух ведрах по воде рукой похлопать? А вот, оказывается, нелегко. Еле на ногах стоит, Немайн на плечо руку положила, опирается.
— Спустите сети! — кричит Немайн, — Вы, заплывайте в сеть, так вас, превращенных, вытаскивать будет быстрей. НУ!
Две кадушки опрокидываются за борт. И вот на корабле — могучий мужчина и девочка-младенец…
Закончилась история через неделю. Аккурат после свадебного пира заявилась Немайн снова в шахматы играть. Тут ее король и спроси:
— А почему у Манавидана зеленые фигурки, а у тебя красные?
— Кто из чего делал. Зеленые — из волн океанских, красные — из крови врагов, — ответила сида. Оглядела разом вытянувшиеся лица. Потопталась. Сложила фигурки, забрала доски — и к выходу потопала.
— А игра? — спросил король.
— А в поддавки не считается, — отрезала сида. — Пойду, кого похрабрей поищу.
— Я не испугаюсь, — говорит муж-косатка, — расставляй фигуры.
Жена у него за плечиком пристроилась — смотреть. К вечеру сида получила мат и ушла довольная, а что бывшие косатки ночью делали, нас не касается. Только с тех пор многие годы, каждую неделю приходила к семье косаток сероглазая и ушастая. В шахматы играть. И даже проигрывала изредка.
Героиня
Холм — это хорошо. У холма есть вершина, на которой можно лежать, подставив лицо утреннему бризу. Или любоваться закатом. Хороший вид — за это ты и любишь это место! За то, что родилась неподалеку, за то, что у подножия бьет ручей с вкусной водой, и за то, что вся склочная родня осталась за тремя морями. Пусть они там друг друга убивают и насилуют… Ты вышла из игры. Один за другим мелькают короткие, спокойные годы. Какая разница?
Скука? Какая может быть скука, когда рядом есть люди? Приплыли… сколько лет назад? Построились у бухты с изумрудно-прозрачной водой. Разумеется, заглянули на холм. Дали тебе имя… важно ли, какое? Их и так — не упомнить.
Шаги. Кто-то идет. Значит, что-то случилось. Люди — существа ленивые, просто так ноги ломать не будут. Конечно, к беломраморному храму, чудно изукрашенному золотом и слоновой костью, иные и из-за морей бы приплывали — поклониться. И пришлось бы тебе выслушивать непрестанные мольбы о здоровье, об урожае, о благополучном плавании, об удачной сделке. О жестокой смерти врагов! Горели бы жертвенники, и изумительной работы идолище вздымалось бы к капителям изысканных колонн. Что ж — такой храм есть, но тебя там нет.
Собственно, это когда-то послужило последней каплей. Когда тебя — тебя! — прихватили блоками, своротили с постамента и поставили в боковой придел. А на почетное место — глыбу мрамора в золотых одеждах. И это бы стерпела. Еще б и порадовалась — не надо выстаивать день-деньской в одной позе, с белым лицом и гладкими глазами. Но белокаменная красавица на тебя настоящую совсем не похожа! Хуже того — ты, по сравнению с ней, замарашка. Скульптор, мерзавец, четырежды видел сон с правильным образом — но что значит вещий сон по сравнению с жаркой бессонной ночкой?
Ты могла превратить скульптора… скажем, в дятла. А что? Пусть бы дырки в деревьях пробивал со своим видением божественного! Ты была слишком зла, чтобы не подождать, пока основанный тобой город освищет статую богини с чертами потаскухи. Увы — услышала рукоплескания. И — ушла. Тихо, только прощально ухнула совой над сонным акрополем.
Интересно, заметили ли они исчезновение старой статуи? Той, у которой складки лежали недостаточно изящно — ведь застывать и каменеть приходилось наспех. Здесь подобных тонкостей пока не замечают.
Пора было обращаться в