Такое расположение синяков вкупе с доказанным фактом, что Роза Озёр не наложила на себя руки, присутствуя на рождественском представлении (пусть даже оно было исключительно бездарным и скучным), указывало на то, что убийца стоял у нее за спиной (в противном случае следы больших пальцев оказались бы у нее на горле, а не под затылком). То есть он задушил ее сзади, что надо признать довольно редким случаем. Таким образом, можно сделать вывод, что Розу Озёр застали врасплох. Как в той детской игре, когда один ребенок подкрадывается к другому со спины и закрывает ему ладонями глаза, крича: «Угадай кто!» Только в данном случае ладони легли на шею. И сжали ее. Очень сильно. И убийца не стал кричать: «Угадай кто!» Впрочем, жертва физически не сумела бы ему ответить. Она не смогла бы издать ни звука. Но, так или иначе, знала ли она ответ? Вот это мы и попытаемся выяснить.
По следам, оставленным на шее задушенной жертвы, а именно по углу нажатия, судмедэксперт способен установить примерный рост преступника. Чем ниже злодей, тем, соответственно, ниже будут отпечатки больших пальцев под затылком и тем выше окажутся кровоподтеки от остальных пальцев под подбородком. Если же душегуб высок, то и следы от больших пальцев будут выше, а от прочих – ниже. Вывод эксперта был таков: рост убийцы составляет от метра шестидесяти пяти до метра восьмидесяти. Стало быть, речь может идти как о мужчине, так и о женщине. А попросту говоря, убить Розу Озёр мог почти кто угодно.
Зачарованная происходящим на сцене, Аделаида не заметила, что толпа, теснящаяся вокруг, слегка сместила коляску, которую она изначально поставила ровно перед собой и по-прежнему держала за ручки. Теперь Базилю Бонито не видно сцену, но спектакль его, впрочем, увлекает куда меньше, чем справочник по ботанике и люди поблизости. Он оказался в аккурат напротив молодой особы, прижатой зрителями к плечу Аделаиды, видит ее с нижнего, понятное дело, ракурса и невольно сравнивает между собой двух женщин, которые разнятся, как день и ночь, как солнце и луна. Одна красива, вторая – нет; одна молода, вторая – не очень; одна стройна, вторая никогда таковой не была; одна – смуглая брюнетка, у второй волосы цвета пшеницы и кожа молочной белизны. Незнакомка – полная противоположность толстой немки. Это открытие забавляет и завораживает Базиля, но он не думает о генах, о каверзах, на которые те способны. Он думает о разнообразии жизни и по-детски этому радуется.
Начинается дождь; пока что падают редкие капли, однако предусмотрительная Аделаида стремительно раскрывает черный зонт над головой Базиля, где-то на уровне собственного подбородка. Сама-то она дождя не боится, дождь ей даже нравится, потому что напоминает о родной Баварии, о Салитерсхайме в Дингольфинге (если вы не забыли). Да и потом, не дождь это, а так, морось – видала Аделаида ливни и похлеще. В толпе под зонтом клетчатый плед снова соскальзывает с ног Базиля, падает на асфальт в грязно-снежную слякоть, а следом летит книга, и ее страницы при контакте с водой разворачиваются, как лепестки расцветающей розы в ускоренной съемке. Но Базиль Бонито этого не замечает, не требует вернуть ему то и другое, а сам бы он и не сумел подобрать свои вещи. Округлив глаза, Базиль смотрит на нечто иное, не упуская ни единой подробности страшного спектакля, который разыгрывается прямо перед ним, и сюжет этого спектакля – полная противоположность тому, что все остальные зрители сейчас видят на сцене.
На часах – 11:31. Секунда в секунду время преступления.
Улыбка молодой женщины превращается в оскал, она разевает рот, будто для того, чтобы закричать изо всех сил, но ни один звук сейчас не может перекрыть шум толпы, ибо толпа, даже если она не охвачена праздничным ликованием, никогда не бывает безмолвной.
Именно в этот момент Базиль Бонито замечает их – две огромные черные руки, охватившие шею молодой женщины, как ожерелье из эбенового дерева, как гладкий, лоснящийся паук, норовящий проткнуть лапами человеческую кожу. Глаза женщины закрываются, голова клонится вперед, словно цирковой гипнотизер приказал ей заснуть на счет «три», а в следующий миг Базиль видит человека, который стоит за ней. Реакцию Базиля, учитывая обстоятельства, можно назвать странной: он улыбается. Мог бы воздеть в обвиняющем жесте указательный палец, нацелить его на преступника, закричать… Но он улыбается. И улыбка Базиля, как в зеркале, отражается на лице убийцы, после чего тот разворачивается на месте и растворяется в толпе с чудовищным спокойствием и хладнокровием, свойственными тем, кто уверен в собственной безнаказанности и способности уйти от правосудия.
Убийца не ошибся в расчетах.
Прошло два часа, а Базиль ничего о нем не сказал. Никому не сказал, даже Брюно, своему лучшему другу, который ждал его дома. Голова Брюно и все его тело покрыты шрамами, но на отъявленного бандита он при этом совсем не похож. Видели бы вы его! Брюно похож на старого, измученного жизнью пирата – он, помимо прочего, одноглаз, и пустую глазницу у него скрывает повязка. Глядя на калеку, все задаются вопросом: что с ним стряслось? Можно подумать, Брюно прошел войну, да не одну, или пережил бомбардировку, во время которой у него оторвало все конечности, и потом его собирали по частям, как Франкенштейн свое детище в книге Мэри Шелли. Волосы на шрамах не растут, так что эти страшные рубцы остаются неистребимыми тягостными свидетельствами зверств, учиненных над Брюно в прошлом и длящихся в настоящем, ибо если при виде таких увечий большинство гостей, бывающих в доме, ужасаются, то Базиль к ним словно бы нечувствителен, он попросту их не замечает, поскольку сам отчасти виновен в том, что происходит с его другом.
У Базиля и Брюно не только имена начинаются на одну букву, они еще и одногодки – оба родились в 1920-м. Это, безусловно, их сближает. И они не разлучались с первой встречи. У Брюно тогда еще были два глаза, он не выглядел ни старым пиратом, ни калекой, изувеченным жизнью. Брюно был совершенен. Прекрасен. Улыбался вовсю. Шрамы и увечья появились позже, при обстоятельствах, которые пока еще рано здесь раскрывать. Они с Базилем сошлись в одну секунду, приняли друг друга без единого слова. Базиль сразу увидел в Брюно союзника, компаньона, наперсника в своем одиночестве. И немедленно заключил его в объятия – не без усилий,