Головы открывали рты в безмолвных криках.
Дети, мертвые, изрешеченные стрелами, ломали ребра павших, с жадностью наполняя себя гниющими кишками.
Его солдаты не выдержали.
Они завопили - не клич победы, но вой безумия. И с мечами и топорами бросились рубить, рубить, рубить...
А Йемура кричал вместе с ними.
Криком разума, опустошенного до дна.
* * *
Деревня превратилась в черное, кипящее чрево чумы. Болезнь разносилась горячим ветром, отравляя колодцы, просачивалась из земли, пропитанной кровью, и сочилась из перерезанных глоток. Она таилась в клещах, покрывающих лохматые шкуры диких собак, и в кишечных червях, извивающихся в их внутренностях. Она ползла по кровососущим вшам, цеплявшимся за грязные шкуры кладбищенских крыс, которые пировали на множестве непогребенных трупов.
Чума была не просто нашествием болезни. Она стала единой ядовитой сущностью, вторгшейся в поля смерти Хорта, распространяемой самой Чумной Девой. Это уже не был мор, бродящий во тьме, а одушевленное воплощение зла, выпущенное на волю жадностью будущего монгольского хана. Оно шагало по человеческим дорогам, сея смерть и разрушение.
Долгие годы чума была пленницей, призраком, вызванным из адских глубин, апотропеем против зла, живым котлом болезни, вытягивающим заразу из деревни, словно коллоидное серебро вытягивает инфекцию. Ее сдерживали темные чары и кабалистические заклинания. Но теперь она высвободила все, что впитала, в огненном шторме.
Те монголы, что не погибли в камышах и не зарубили друг друга в безумии по возвращении в деревню, бродили в оцепенении. Их остекленевшие глаза были пусты, в руках они сжимали окровавленное оружие, облепленное мухами, некоторые из которых казались крупными и сочными, как спелая ежевика. На них рычали обезумевшие собаки. Вокруг валялись трупы, кишащие откормленными личинками. Некоторые из них шевелились, пожирая друг друга. В воздухе стояло шипение канюков и стервятников.
Йемура смотрел на это пустыми, немигающими глазами, его лицо искажала кривая ухмылка безумца. Он всхлипнул, затем захихикал, а потом разразился безумным хохотом, увидев голову Фатимы, насаженную на шип. Ее водянистые серые глаза, похожие на сырые устрицы, смотрели на него. Внезапно она открыла рот и засмеялась.
Пришла Чумная Дева.
Гротескная невеста смерти в линялом одеянии, которое развевалось вокруг нее, как разорванная черепная коробка, испачканная могильной грязью. Ее лицо напоминало труп, пролежавший в земле три недели, - одутловатое, мясистое, изъеденное червями и распухшее от личинок. Обрамленное жирными, грязными прядями волос, оно было изрезано червоточинами и раздуто от гниения.
Когда Йемура закричал, она ухмыльнулась, открыв бездонный рот, из которого вырвалось жужжащее облако могильных мух.
Мужчины закричали.
Они падали друг на друга, пытаясь спастись, но это было бесполезно. Она обладала жутким магнетизмом. Она была вихрем смерти, оком бури, превратившей деревню сначала в сумасшедший дом, а затем в морг.
Один за другим мужчины - плачущие, хнычущие, выкрикивающие молитвы - устремлялись к ней. Их влекло к ней, они попадали в ее зловещую орбиту, словно луны-изгои. Она наблюдала за ними белыми, блестящими глазами, похожими на сверкающие паучьи яйца. Розовые эмбриональные крысы карабкались по ней, ползали и вили гнезда под ее саваном. Вокруг нее толпились принесенные в жертву младенцы - гнилостные существа с раздутыми от газа телами и серой кожей.
Когда мужчины приблизились к ней, произошло нечто ужасное. Их тела сотрясали мускульные спазмы. Изо ртов лилась черная, как чернила, кровь, а под кожей расползались ветвистые черные вены, словно корни. Узлы и огромные язвы искажали их лица, из каждой сочился гной, а длинные извилистые черви выползали наружу. Они вылезали из глаз, ртов и ноздрей. К тому времени, как каждый человек падал на землю, он уже был заражен; он корчился в конвульсиях, превращаясь в месиво из чумных червей.
Йемура чувствовал, как она зовет его. В воздухе витал почти электрический ток. Потребность идти к ней была непреодолимой.
И все же он пополз прочь, скользя на брюхе, как змея, пробираясь через груды трупов, уже размягченных гниением.
* * *
Его юрта.
Да, именно туда он должен был добраться. Только там его ждали спасение и покой, только там он мог обрести утраченное душевное равновесие. Мысли метались в его голове, словно звезды, сорванные с небес, и Йемура, превозмогая себя, шаг за шагом продвигался вперед. Казалось, он мог бы подняться и побежать, перепрыгивая через тела мертвецов, но страх сковывал его. Внутренний голос нашептывал: пригнись, скройся, исчезни, как жалкий грызун. Он изо всех сил старался не издать ни звука, но доспехи предательски скрипели, а из горла вырывался низкий, полный отчаяния стон. Пот, ледяной и обжигающий одновременно, стекал по его лицу. На губах ощущался тошнотворно-сладкий привкус.
Он знал, что Дева где-то позади. Ее присутствие выдавали писк и визг крыс, жуткие причитания младенцев и непрерывное жужжание мух, окутывающих ее, словно живое облако. Но хуже всего был ее запах - гнилостный, удушающий смрад, напоминающий чумные ямы и разлагающиеся тела, источающие зловонные газы.
Нет, он отказывался оглядываться, отказывался признавать ужас, который медленно, но верно разрушал его рассудок.
Трупы, по которым он полз, находились в такой стадии разложения, которая казалась неестественной. Они превращались в горячую, дряблую массу, пузырящуюся и растекающуюся под ним.
Непрерывный писк мертвых младенцев впивался в его сознание, как острое лезвие. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в висках и носовых пазухах.
Йемура больше не чувствовал себя ни воином, ни монголом, ни грозным Черным клинком Байауда. Его сознание таяло, как дым, унося с собой воспоминания о том, кем он был. Они растворялись в сером, призрачном мире, где ему грезились дни, которые он уже никогда не увидит. Собирающиеся племена. Бескрайние стада овец и коз. Вечера, наполненные рассказами старейшин и песнями великого монгольского народа. Оперение стрел. Плетение бечевок из хвощей. И завоевания... О, это пьянящее чувство победы, когда ты бросаешься на врага, стиснув зубы и сжимая в руке острую сталь. Кони, несущиеся по степи в черных, сверкающих доспехах...
Вокруг него царил хаос. То, что не могло лежать спокойно, продолжало пожирать человеческие останки. Дикие собаки, наевшись до отвала, рычали и дрались между собой. Полчища крыс пировали на телах, а птицы-падальщики клевали мертвые лица и кружили в вышине, выжидая момент.
Йемура услышал резкий хлопающий звук и вздрогнул. Раздался сухой, квакающий крик, и на его спину приземлился канюк, вонзившись клювом в шею и разрывая кожу на затылке. Другой опустился прямо перед ним и закаркал, словно бросая вызов. Его чешуйчатые когти раздирали гниющую плоть, огромные крылья распахнулись, а шершавая голова устремилась вперед, вцепляясь в нос и губы.
- Нет-нет-нет! - закричал он, отчаянно отбиваясь.