А они смотрели на меня — и улыбались! Государыня улыбалась!
Я не знаю, как ей это удаётся. Она ведь такая же фарфоровая, как и я, у неё такая же неподвижная маска… ладно-ладно, не такая же, конечно, у неё прекрасный фарфоровый лик, произведение искусства настоящее, и живые серые глаза, невозможно подумать, что стеклянные, и белокурые локоны… но, как и у меня, неподвижные фарфоровые губы! А она улыбнулась и взмахнула ресницами, так что у меня душа чуть не вылетела из протеза.
— Пожалуйста, сидите, дорогой Клай! — нежно сказала государыня.
Ну как же… ну надо же встать… ну как же солдат может сидеть, когда королева стоит⁈
Меня спасла Карла — села рядом и обняла. И Тяпка устроила голову у меня на колене.
Меня отпустило. Я расслабился. И тут же учуял от Карлы еле заметную, но всё равно пробивающуюся сквозь ассурийские духи государыни и её собственный аромат вонь адского дыма. Снова дёрнулся.
Вдобавок в комнате было совсем светло. Солнце поднялось высоко. Дело к полудню уже?
— Доброе утро, прекраснейший мессир Клай, — весело сказала государыня и уютно устроилась в кресле напротив. — Я очень рада вас видеть — хотя бы потому, что могу сказать, как вами восхищаюсь. Я ведь уже говорила, что вы — герой? О, вы — герой! Я знаю, — продолжала она, становясь серьёзной, — ваша миссия сейчас не менее сложна и опасна, чем Синелесский рейд. Успех превосходит всё, чего я ожидала.
Я поклонился.
— С вашего позволения, ваше прекраснейшее величество, — сказал я сипло, — ещё не совсем успех. Вот когда на голове Рэдерика будет корона — вот тогда будет совсем успех. И когда в тамошнем бар… беспорядке образуется хоть какая-то система. И если Индар впрямь станет регентом.
Карла прыснула:
— Вот бы он обалдел, если бы знал тогда, в Синелесье, какую карьеру огребёт посмертно!
Государыня слушала, опустив ресницы. Может, сомневается, подумал я и сказал:
— Знаете, дамы, он совершенно надёжен. Ну, то есть, он законченная сволочь, я уверен, что он военный преступник, всяких мерзких дел на нём — как блох на бродячей собаке, да. Но при этом на него можно положиться… почему-то… я не психолог, просто так чувствую. И он мой боевой товарищ в настоящий момент. Я ему доверяю. Он несколько раз за наше дело жизнью рисковал. И за Рэдерика. В общем, он сам по себе отличная кандидатура, как ни дико звучит… а на фоне остальной перелесской элиты он выглядит просто голубем белым.
— Это правда, кстати, — сказала Карла. — Он верный. Гад, но верный. Есть у него такое.
Государыня взглянула светло — и снова улыбнулась. Божье чудо, не иначе.
— А что до прочего, друзья мои… Все политики… далеки от белых голубей, даже если вдруг такими выглядят.
— А который час? — спросил я. Меня грызло.
— Часы едва пробили десять, — сказала государыня. — Вы успеваете.
— Ага, — сказала Карла. — Даже взглянуть успеешь. На цыпалялю.
Я чуть снова не вскочил.
— Здесь⁈
— Я связалась с Индаром, пока ты спал, — сказала Карла, словно о заурядном деле. — И ваши фарфоровые ребята приволокли её сюда. По змею. Он ужасно славный парнишка.
— Оуэр? — спросил я, пытаясь подобрать отвисающую челюсть.
— Угу, — сказала Карла. — Мальчик ещё ведь, хоть и божество. Почему-то Райнора мне напомнил.
И на этом самом моменте я начал успокаиваться. Глубоко, хорошо успокаиваться. Потому что Карла поладила с Оуэром, а это означает, что побережье поладило с Оуэром, что у наших никаких проблем с Зыбкими Путями не будет.
— Мне очень жаль уходить, — сказал я. — Но мне надо идти. Потому что осталось два часа — и это если они приволокутся точно в полдень. Их ведь могут и раньше Те Силы принести. Мне хочется быть на месте на всякий случай. Простите меня, прекраснейшая государыня.
— Что вы, дорогой капитан, — сказала государыня ласково. — Вы не должны извиняться! Всё, что вы делаете, делается на благо Прибережья. Ваша работа стоит ордена Солнечного Клинка и песен, которые споют о вас благодарные потомки.
Я поклонился. У меня лицо горело… от Дара, конечно. Хорошо, что фарфор не краснеет.
— Идите, друзья мои, — сказала государыня. — Желаю вам удачи всей душой, капитан Клай. Я верю: вы сможете, мы сможем. Скажите юному принцу, что я желаю удачи и ему — и ему, и его прекрасной несчастной стране. Желаю процветания ей — и пусть сгинет ад!
— Служу Прибережью и короне, — сказал я.
Ком в горле — а откуда ему там взяться? Фантомная болезнь, наверное.
— Пойдём, — сказала Карла. — Я тебе скажу, когда мы закончим, Вильма. Идея просто чумовая!
Государыня кивнула, опуская ресницы. Из всего фарфора, сколько я их видел, она была самая живая и естественная. Не присматриваться — совсем живая.
И просто мастерски обращается с протезом. Будто в нём и родилась. Высокое искусство, любой из нас поймёт. Спокойный ежедневный подвиг.
Поражаюсь, что не повесили гада, который в неё стрелял. Я бы своими руками свернул ему башку. Фарфор — не женское дело. Даже если вспомнить таких отважных и лихих, как Лорина, — не женское. Особенно если понимаешь: они не от чахотки умерли, в этом кто-то конкретный виноват…
Потому что фарфор — это солдаты.
Даже когда на них вот эта вот кисея, и шёлк, и банты, и диадема с бриллиантами, и туфельки. Наша государыня — как любой из нас. Солдат на вечной войне. С адом. Вообще с тьмой. Со злом. С самой смертью отчасти. Поэтому у всех нас с нашей королевой отношения очень особенные.
Может, живые и не поймут, если начать объяснять. Но любой из нас понимает до конца.
Как говорят перелесцы, «армия совершенно нового типа». Аналогов в нашем лучшем из миров не имеет. Не только в смысле новейших технологий. Даже больше — в смысле чего-то психического, нервного, духовного даже…
Мы спустились в каземат. Там довольно сильно пахло цыпалялей, но по сравнению с тем, как воняли апартаменты Нагберта, запах был вполне сносный, я даже удивился. Ведь цыпаляля должна, по идее, вонять не слабее, а сильнее, разлагается же! К вони примешивался запах какого-то алхимического зелья, не слишком приятный, но сравнительно с адским дымом просто прекрасный.
Тяпке, впрочем, запах не понравился, она даже закашлялась — и напряглась, прижимая уши. Наверное, вспоминала гадов из Синелесья. Я думал, не пойдёт за нами, но надо знать Тяпку: за