И нагнулась — поглядеть на мои босые ступни.
Правая нога у меня при жизни была изрядно короче левой, да ещё и срослись на ней второй и третий палец. Ходить было тяжело и больно, Карла знает: как-то раз, в жестокой переделке, она почти на себе меня тащила. Но после смерти пошло легче, как ни удивительно: мессир Фогель, наш общий второй отец, основатель некромеханики, восстанавливал и вытягивал мою увечную ходулю металлическими штифтами, и пальцы мне пилили, чтоб была правильная анатомическая форма. Смешно: при жизни еле ходил, посмертно — понял, что могу довольно быстро бегать. Во время Синелесского Рейда это мне пару раз спасло… э… жизнь.
Ну ладно, всё-таки жизнь. Своеобразную, но жизнь.
Но то было с двумя Узлами, привязывающими душу к протезу.
А Карла беспокоилась, как мне пришёлся третий Узел, который должен был вернуть мне почти нормальную чувствительность. Я слышал, и она, видимо, слышала: порой с третьим Узлом возвращались и кое-какие старые болячки.
Но не в моём случае.
У меня были кое-какие проблемки, но точно не с ногой.
— Нога в порядке, — сказал я. — Это так… профилактика.
— А вот тут? — спросила она и ткнула меня под рёбра, в то место, куда угодил осколок уже в Синелесском Рейде. — Ты у Фогеля был?
Осколок вытащили, но рубец остался заметный.
— Я был, — сказал я. — Не волнуйтесь за солдата, леди-рыцарь. Это я так… перестраховываюсь. Там ведь, в Перелесье, никому уже не скажешь, что тебе нужен фельдшер-механик. Ну вот…
Карла взяла меня за руки, ткнулась лицом в ладони. Давно замечал: ей нравятся некромеханические руки. Просто очень. У всех некромантов есть какие-то странные пунктики во вкусах — вот у Карлы этот. Руки.
Наверное, у меня тоже — руки. Её увечная рука, раздвоенная ладонь… Карла называет её «клешнёй»: рабочая рука некромантки, вся в ожогах и порезах, и один из двух мизинцев Карла отрубила по нижний сустав. Похоже, моя леди-рыцарь считает, что у неё удобное увечье: использует свою несчастную клешню для жертв в обрядах.
Сумасбродная Карла. Единственная в своём роде.
И отпускать меня не хочет. Хорошо, что не плачет. Совершенно не выношу, когда она плачет: это для неё состояние ненормальное. Карла умеет только злиться, командовать, язвить и ехидничать, когда она так себя ведёт — у меня хорошо на душе, ибо это обозначает полный порядок в мире и в наших с леди отношениях. А вот когда она плачет — это совсем худо. Каюк. Кранты. Выхода нет.
Она уже два раза плакала из-за того, что я уезжаю. Но — таки да, всё уже решено на высшем уровне, сделать ничего нельзя. Я уже получил весь необходимый инструктаж. Мне придётся. А Карле не поможет даже нежная дружба с государыней.
Потому что государыня — хрупкий фарфоровый и серебряный эльф, солнечный лучик, вестник Божий — тверда в решениях, как гранитный утёс. И если нужно стране…
Ладно. Это впрямь нужно стране. Даже я понимаю.
Но мне просто нужно было как-то немного разрядить обстановку, грозовое это напряжение перед слезами. И я ляпнул:
— Леди-рыцарь, а все же будут болтать, что вы приходили в офицерский приют одна, только с собачкой! Ужас, как подумаешь…
Карла фыркнула и махнула рукой:
— Да пусть они болтают, что хотят! Во-первых, плевать мне на их болтовню, а во-вторых, на руках меня таскать перед всем фарфоровым эскадроном и дипломатами — это было нормально, да? В часовне у Ависа со мной целоваться — это было нормально? А сегодня у тебя припадок нравственности случился?
— Виноват! — заорал я.
— Ханжа! — припечатала Карла.
— Виноват!
— Наподдам ведь сейчас!
— Виноват!
Готово: расхохоталась. И Тяпка радостно запрыгала вокруг.
И у нас случился фантастически прекрасный вечер. Вроде того на диво прекрасного утра в госпитале, когда Карлу с ног свалила смертельная усталость, моё некромеханическое тело дособирали без неё — и утром мы с Барном кормили её госпитальным завтраком.
Это было восхитительно. Одно из моих самых счастливых воспоминаний.
И вот эта грёза дивная повторялась почти буквально: я отправил Барна в трактир, он принёс жареных цыплят, заварник с травником и кусок пирога со сливами — и Карла с Барном уплетали этих цыплят, потом пили из каких-то случайных кружек травник и ели пирог, а я любовался происходящим.
Карла всегда любила мясо. Хищник, я ж говорю.
После тяжёлого обряда она всегда умирала с голоду и ей нужно было мясо, непременно мясо. Вульгарно и неженственно — и трогательно до изумления. Но и без всяких обрядов в обозримой перспективе она предпочитала кусок мяса любому пирожному — и почему-то это меня умиляло до предела.
Как и то, что фарфоровых бойцов она считала братьями по умолчанию — и Барна заодно считала братом по умолчанию. И её совершенно не смущало сидеть рядом с ним и есть одно и то же из солдатских судков. Дивная парочка: леди древней королевской крови — и деревенский оболтус, которого я никак не могу отучить говорить «пришедши», «ушедши», потому что он так привыкши в своей родной деревне.
Примета нового времени.
Сам-то я кто! Прекраснейший мессир капитан-некромант из Особого Её Величества Полка. С дарованным дворянством. Хромой Клай из дома Пёстрой Птахи, наследственный плебей, отца не помню, мать с отчимом владели пивнухой «У Пёстрой Пташки». Пиво забулдыгам подавал — и мать орала, когда проливал… а бывало, что проливал, хромал сильно.
Как я вообще мог оказаться в этом моменте, не постигаю. В чине капитана, кавалером ордена «Беззаветная отвага» со Звездой и мечом. Рядом с Карлой. В этом есть что-то от сказки, от очень наивной детской сказки, где какой-нибудь хромой бедолага пьёт травник с принцессой — а потом на ней женится. Кажется, когда сочинялись эти сказки, ситуация была нереальной в принципе.
А сейчас что-то вокруг, в обществе, в мире очень сильно меняется. И радикально.
Меня даже не особо удивило, когда Барн после нашего милого ужина начал проситься в увольнительную.
— Последний раз перед отъездом с друзьями посидеть, ваше благородие! — и единственным глазом так: о!
— И нажраться с ними какой-нибудь жуткой сивухи на прощанье, — хмыкнул я.
— Не цепляйся к человеку, — тут же вступилась Карла. — Дай попрощаться, что ты, в самом деле! — и тоже глазами так: о!
Как я ухитрился не заржать — один Бог знает. Какое у них сногсшибательное общее понимание вопроса — на диво просто! Очень смешно — и очень…
Может оказаться,