— Ты знаешь, Каэлина, — заговорил Даррион, его голос слегка гулко отдавался в узком коридоре, — наш род… он не всегда был таким, как сейчас. Сила дракона в нашей крови когда-то бушевала в полную мощь. Мои предки могли принимать облик по своей воле, почти не тратя сил. Они были не просто правителями. Они были живым воплощением стихии, непобедимыми и вечными.
Я слушала, заворожённая. Я видела его в облике дракона — грозного, величественного. И мысль о том, что это лишь тень прошлого могущества, заставляла трепетать.
— Но всё изменилось, — его голос стал тише, окрасившись странной смесью уважения и досады. — Много поколений назад мой предок, Эрейнер Обсидиан, совершил нечто… немыслимое. Он добровольно запечатал большую часть драконьей силы нашего рода. С тех пор мы, его потомки, живём в тени его выбора. Наша мощь ограничена, превращение требует огромных затрат и, как ты видела, мы уязвимы.
— Но… зачем? — не удержалась я. — Зачем отказываться от такой силы?
— Этого никто не знает, — покачал головой Даррион. — Лишь догадки. Страх перед собственной мощью? Желание мира? Я… я всегда считал его поступок величайшей ошибкой. Предательством по отношению к собственному наследию.
Мы подошли к концу коридора. Перед нами была дверь. Но какая дверь! Она была высечена из цельного куска тёмного, почти чёрного камня, и в её поверхность были вплавлены тысячи и тысячи крошечных кристаллов. Они мерцали тусклым, глубоким светом, словно в них были заточены осколки самого ночного неба. От двери веяло таким древним, безмолвным могуществом, что по коже побежали мурашки.
— Здесь, — с почтительным сожалением произнёс Даррион, положив ладонь на холодный камень, — запечатана мощь моего рода. Заперта навек.
Я смотрела на мерцающие кристаллы, и во мне росло смутное, но настойчивое ощущение. Они казались мне… знакомыми. Где-то я уже видела этот глубокий, пульсирующий свет. И тут я почувствовала её — тяжёлую, тёплую пульсацию у ключицы. Моя рука сама потянулась к шее, к тому самому кулону, что я нашла в подземелье, в шкатулке рядом со светящимися грибами.
Я достала его. Камень в серебряной оправе лежал на моей ладони, и его ровное, спокойное свечение вдруг участилось, словно оно откликалось на зов сородичей.
— Откуда это у тебя? — голос Дарриона прозвучал резко, почти испуганно. Его глаза были прикованы к кулону.
Я коротко рассказала ему о походе в подземелья, о светящихся грибах и о загадочной шкатулке. Пока я говорила, мой взгляд скользил по двери, выискивая… и я нашла. В самом центре, среди великолепного хаоса инкрустации, было одно пустое место. Не просто ровный участок, а выемка определённой, сложной формы.
Сердце заколотилось. Я медленно поднесла кулон к двери. Серебряная оправа, форма камня… Они идеально подходили. Я сняла цепочку и, затаив дыхание, вставила кулон в пустоту.
Раздался звук, похожий на лёгкий вздох спящего гиганта. Камень на двери и кулон на моей ладони вспыхнули ослепительно-белым светом. Мерцание тысяч кристаллов превратилось в сияние, затопившее коридор. Казалось, сама ткань реальности задрожала. Затем послышался глухой, мощный щелчок, и тяжёлая каменная глыба, не скрипя, беззвучно поплыла внутрь, открывая проход.
Мы вошли. Это была круглая комната без окон. В центре её бил фонтан. Но то не был фонтан воды. Скорее, настоящий фонтан огня. Живого, сверкающего, переливающегося всеми оттенками золота, багрянца и сапфира огня. Он не горел, не пожирал, а танцевал — тихие, гипнотические струи, поднимающиеся к самому своду и рассыпающиеся там искрами, похожими на падающие звёзды. Воздух дрожал от чистой, необузданной мощи. Это была сама суть драконьей силы.
Глаза Дарриона буквально зажглись, отражая это пламя. Он медленно, почти благоговейно, подошёл к фонтану и протянул руку. Струя живого огня коснулась его пальцев, и вместо ожога, огонь легко, словно родная стихия, просочился под его кожу, разливаясь по телу золотистым сиянием. Даррион вздохнул с таким облегчением и наслаждением, словно долгие годы томился жаждой и наконец напился.
Я смотрела, заворожённая и напуганная одновременно. Это было прекрасно… и очень, очень опасно.
Даррион поглотил ещё немного этого сияния, и я видела, как его осанка выпрямляется, как по лицу разливается энергия, делая его моложе, сильнее. Но затем он сам, с видимым усилием воли, отстранился. Он сжал кулаки и сделал шаг назад от фонтана.
— Достаточно, — выдохнул он, и его голос звучал глубже, мощнее. — Теперь я понимаю. Теперь я понимаю Эрейнера.
Он повернулся ко мне, и в его глазах не было жажды власти. Было понимание. Мудрость.
— Эта сила… она слишком велика, Каэлина. Слишком велика для одного существа. Представь битву двух таких существ. Это были бы не сражения, а катаклизмы. Города обращались бы в пепел, земли — в выжженную пустыню. Эрейнер не был слаб. Он был мудр. Он понял, что большая сила — это большая ответственность. А я… — он посмотрел на панораму города, мысленно простирающуюся за стенами, — я хочу сохранить это. Мир. Процветание. Жизни тех, кто нам доверяет. Эта сила должна оставаться запечатанной.
Я смотрела на него, и моё сердце переполнялось таким острым, гордым чувством, что я едва дышала. В этот момент он был для меня прекраснее любого всемогущего дракона. Он был настоящим правителем.
Мы вышли, и я снова забрала кулон. Дверь закрылась, и сияние угасло, оставив лишь тусклое мерцание.
— Я с детства мечтал об этом, — тихо сказал Даррион, ведя меня на большой балкон, опоясывающий башню. Отсюда открывался вид не только на весь Игнистад, но и на долины, леса и далёкие горы. — Мечтал о силе предков. Ненавидел Эрейнера. Моё детство… оно прошло в бесконечных интригах, восстаниях, предательствах. Каждый день был битвой за выживание. Это сделало меня жестоким. Закрытым. Я видел в силе единственный способ защититься — подавить всех, чтобы никто не мог навредить.
Он обернулся ко мне, и лунный свет освещал его лицо.
— Но сейчас я понял. Настоящая сила приходит тогда, когда у тебя есть что терять. Вернее, — он поправился, глядя мне в глаза, — когда у тебя есть кого защищать. Ты… ты помогла мне стать мудрее. Помогла усмирить дракона внутри, чтобы высвободить человека. Ты научила меня… человечности. Без тебя я так и остался бы тем холодным, одиноким тираном