Утром Кондрат снова доложил о состоянии транспорта. Семь разболтавшихся стоек-опор заменили с вечера на новые. Старые починили за ночь. Готовы продолжать поход. Всеслав только крякнул, подивившись в который раз неожиданной стойкости наших ездовых лукошек. Но плотник, в роль главного конструктора вжившийся полностью, был в своих словах и людях уверен полностью.
Рысь отчитался, что у десяти ратников поморожены щёки, но не страшно, не до́черна, не до костей, и после получения начальственных кренделе́й они больше не станут забывать мазать морды гусиным жиром, как все прочие. Эта новость тоже порадовала. Ни простуженных, ни отравившихся, ни травмированных не было, а тот десяток помороженных я осмотрел сам и признал годными к дальнейшему прохождению строевой. То есть ездовой.
— А ну, прячь ха́ри в бо́роды! — скомандовал воевода зычно, на всю реку.
Она звалась Ка́сплей, в неё зашли со Двины ещё вчера. Впереди был тот самый канал, что торжественно открыл этим летом Глеб. И переход на Днепр дальше. Ещё в прошлую зиму пришлось бы тащиться по лесам-полям, по тем краям, где тянула свою лямку и песню про «Дубинушку» Шишкина ватага бурлаков. Теперь же путь, что летом, что сейчас, был прямым и ровным. А на Днепре, пожалуй, вполне могло получиться и коньковые полозья опробовать, по чистому льду. Он после ночной метели и здесь кое-где попадался, но по узкой и извилистой Каспле рисковать и не думали. Речка петляла так, что и на лыжах-то, на малой, не сравнимой со вчерашней, скоростью еле успевали в повороты попадать.
— Ниже шапки! Во́роты поднять! Кто забыл жиром намазаться — нос домой за пазухой привезёт! Завтра в Смоленске будем, там баня жаркая и девки толстые! Им безносые ни к чему! Ну, с Богом, черти!
И под хохот нетопырей и стрелков саночки стали сниматься с места. Гнат умел нащупать нужные струны, знал, как поддержать боевой дух в товарищах. На загляденье он был и воеводой и другом верным, кругом хорош, словом.
В одном только ошибся. До Смоленска мы долетели в тот же день.
Глава 16
Широка страна
Завидев высокий белый хвост снега за несущимися с невозможной, недопустимой, немыслимой скоростью чёрными точками под белыми пятнышками парусов, Смоленск забил во все колокола. И повалил на берег. Разведка, пролетавшая тут ранее, такого ажиотажа не вызвала — их саночки подкатили к городу почти впотьмах, заиндевелые нетопыри показали страже серебряную пластинку со знаком великого князя и тут же отправились в терем.
Руководил городом и окру́гой Роман Святославич, родной сын князя Черниговского и двоюродный брат Всеслава. До него, ещё совсем недавно, в прошлом году, до памятного финала первого Кубка по ледне и той не менее незабвенной беседы в подвале с дядей Всеволодом и Пахомом Полозом, руководителем группы ликвидаторов, в Смоленске сидел другой кузен Чародея. Владимир Всеволодович, по матушке — Мономах, а по документам — возможный претендент на должность великого базелевса Византийской империи. Он наверняка знал от покойной матери, как к таким претендентам относились на её давно покинутой Родине. Но и это не остановило молодого князя от рывка за кордон, едва стало известно о том, что его возлюбленный батюшка, интриган и клятвопреступник Всеволод, вместе с финалом Кубка по ледне встретил в Киеве и свой собственный. По последним сводкам из-за моря, сидел он где-то на дальней окраине Царьграда тише воды ниже травы и не отсвечивал.
Роман же, прозванный за внешность и бесспорный успех у женщин Красным, занял его место в Смоленске, причём предложил эту кандидатуру даже не Святослав, который и переводу первенца, Глеба, из Тмутаракани в освободившийся так внезапно Переяславль удивился, а сам великий князь. Он предположил тогда, что отец с сыновьями по флангам смогут сформировать устойчивую горизонталь власти. И не станут следовать дурацкому примеру Всеволода. И не ошибся.
— Всеслав, брат! — проревел на весь Днепровский берег хозяин Смоленска, статный и действительно симпатичный парень лет двадцати пяти, тёзка и, наверное, ровесник Чародеева первенца. Высокий, со светло-русыми волосами, длинноусый не по годам, он распахнул руки в приветствии дорогого гостя и родича. Прибывшего в составе почти тысячного войска, которое подлетело под стены города так, что в случае чего и воро́т бы закрыть не успели.
— А мы вас дня через три-четыре только ждали! Чего за лодочки такие ходкие у тебя, что быстрее, чем по воде, мчать могут?
— Ром, ты нерусский что ли? — испортил всю торжественность момента великий князь. Который за последние несколько часов промёрз до костей и не дрожал, кажется, исключительно на морально-волевых.
— Чего это я, и вправду? — смутился Роман и тут же заорал, обернувшись в сторону горы́, откуда, из-за стен, продолжали надсаживаться колокола́. — Да уймите уже пономарей там, раззвонились, как на Пасху! Топить все бани в городе немедля! У кого натоплены — живо разобрали по дворам княжьих воинов! Накормить, напоить, напарить всласть, не посрамить мне чтоб!
— Караульщиков выставить бы, — просипел Рысь, который, кажется, не столько замёрз, сколько затёк в креслице второго стрелка. По крайней мере выскочить из него со́колом воевода не смог. Смог молнией. Раз — и в землю.
— Сделаем, сделаем! Сторожить добро великого князя пуще глаза чтоб мне! Чтоб ни… — он присмотрелся к неожиданному транспорту, — ни щепочки, ни гвоздо́чка, ни верёвочки не пропало!
Ну да, это на санях торговых обычно лежали внавал мешки, короба́ да сундуки. Нетопыри же, едва выпав на непривычно твёрдую и не несущуюся навстречу землю, тут же накинули по́логи на каждый буер. Поди знай, чего там у Чародеева воинства? Страшно интересно, конечно. Но больше страшно, чем интересно.
— Как это — три дня? — облился пивом Роман, услышав ответ Всеслава.
— Это как два, да сверх того — ещё один, — предельно честно ответил великий князь, сделав вид, что не заметил, как безуспешно пытался скрыть за кашлем ржач его воевода.
— Колдовство? — Святославич приложил ощутимо много усилий, чтобы не отшатнуться.
— Неа, — покачал головой Чародей. — Наука и мастерство рукодельников. Удачи немного. И Боги помогают.
— О том, что русский великий князь всегда говорит правду и лжи не терпит, от Готланда до Тмутаракани знают, — кивнул Роман, утирая усы.
— Не только. От норвежских скал до Адриатического моря. От заморской Альбы до Итиль-реки, Волги-матушки. А вот за ней паскуда одна с первого раза не поняла, — размеренно ответил Всеслав.
— Взаправду на Булгарию идёте? — распахнул серые глаза Смоленский князь.
Полоцкий и всея Руси только кивнул в ответ, откусив снова вкуснющего пирога с капустой и рубленным яйцом.
— Мои-то по́перву не поверили вашим. За Муром идти долго, к лету бы добраться. А теперь гляжу, вы до капе́ли первой уж обратно помчите, поди, — задумчиво проговорил Роман. Он держал в руках кусок мясной кулебяки. Но не ел. Видимо, аппетита не было.
В отличие от Гната, который привычно молотил всё, до чего мог дотянуться. А остальное просил подвинуть поближе. Жестами просил, чтобы не снижать темпов уничтожения продовольственных запасов встречающей стороны.
Роман тоже провожал нас на берегу. Чуть удивившись, что от припасов, что его город предложил щедро, не скупясь, мы вежливо отказались. Не понимал он, как небывалое воинство князя-оборотня собиралось достичь сказочной далёкой Булгарии без харчей. Торговать да охотиться по пути — зря время терять, а из Всеславовой стаи на тех, кто был готов терять что бы то ни было зря, не походил ни один. Но расспрашивать Смоленский князь не стал. Ну, расскажет ему двоюродный брат опять про науку и золотые руки мастеров, ну сделает он вид, что снова поверит. С этими самыми настоящими, не ледняными, Полоцкими волка́ми рядом как-то совершенно не хотелось говорить лишнего. И Роман Красный молча смотрел за тем, как Всеславовы нетопыри общались промеж собой на пальцах. А некоторые и вовсе, кажется, мысли читали. Как за столом вчера, когда он в очередной раз закашлялся, подавившись, услышав некоторые подробности последних минут жизни бесчисленного воинства заморского князя Вильгельма Бастарда. Тогда Всеславов воевода Рысь, от которого силой аж пЫхало, как из печного зева, и жрал который похоже, как лесной пожар, чуть заметно кивнул на Смоленского князя Чародею. А тот еле видно прикрыл глаза. Даже скорее просто ресницами дрогнул неуловимо. И Гнат продолжил руба́ть, как ни в чём не бывало. Они явно понимали друг друга без слов, эти старые и верные друзья. Каждый из которых и по одиночке был страшнее, чем сама Смерть.