Едва дверь за ним закрылась, как Соня наотмашь влепила ему пощёчину.
— Ай! — Он потёр левую щеку, теперь жгучую от боли, — это-то за что⁈
— За то, что бросил меня, сукин ты сын.
— Да я…
Затем она бросилась ему на шею и страстно поцеловала. Он не стал сопротивляться и ответил тем же. Затем Соня спрыгнула, хлопнула его по паху — с виду слабый удар оказался до ужаса больным, — и присела на диван.
— А это-то как понимать? — скрючившись в три погибели, спросил у неё Макс и заковылял к креслу.
— А вот так, Максим Юдичев. Я тебя ненавижу, терпеть не могу, хуже мужика природа и создать не могла… — она положила ногу на ногу и достала из ящичка крохотную пробирку с чёрным содержимым. — Но я соскучилась по тебе, сволочь ты эдакая. По тебе и твоему запаху. Трудно это признать, но это так.
— Польщён… — Он сел на кресло, всё ещё чувствуя, как боль между ног не утихает, и заметил колбочку в её руке. — Это у тебя там «Весельчак»⁈
— Он самый. Последняя заначка.
— Ты меня за этим сюда пригласила? Надышаться?
— О да, и не только. — Она нюхнула содержимое колбочки, лицо её окрасила плутовская улыбка. — Я собираюсь хорошенько поразвлечься, как в старые добрые времена. — Она сбросила ботинки, распустила короткие волосы. — Потому что завтра уже, быть может, такой возможности нам не представиться никогда.
Она бросила ему свою колбу, на одну треть заполненную Весельчаком. Чтобы уржаться до бессознательного состояния этого явно не хватит, но расслабиться и отвлечься от хреновых мыслей — в самый раз. Видимо, Соня всё продумала заранее.
Но Макс не собирался вот так сразу идти у неё на поводу, хотя боль в паху уже давно утихла — стоило лишь взглянуть на её обнажённые ключицы, и всё прошло. Но чем меньше на ней оставалось одежды, тем сложнее было сопротивляться.
— А я думал, вот здесь должен сидеть этот Эрик? — нахмурился Макс. — Вроде как он сегодня получал от тебя особенное внимание.
— О да, да, — оживилась Соня и прикусила нижнюю губу, — обожаю, когда ты ревнуешь. Меня это чертовских возбуждает.
— Ты нарочно меня заставляла ревновать?
Снова плутовская улыбка.
— Чокнутая.
Она спустила кофту с плеч и обнажила верхнюю часть груди, не доходя до сосков. Макс сглотнул, чувствуя себя как изголодавшийся пёс, у которого перед носом машут костью.
— Да, я такая.
Именно это он в ней и полюбил когда-то. Её ненормальность. Её чокнутость.
Соня отстегнула ремень и спустила штаны.
— Юдичев, ты так и будешь пялиться?
Макс нюхнул Весельчака и немедленно приступил к делу.
* * *
— Надеюсь, нас никто не услышал, — довольно проговорил Макс и удобнее устроился на подушке, подложив под голову ладони.
— Вот уж нет, — ответила Соня и сдула прилипший ко лбу локон волос, — нас с завистью слушала вся палуба, уж ты мне поверь. Я постаралась.
— Чокнутая, — улыбнулся Макс.
Она хихикнула и положила голову на его грудь. Её пальчик игриво теребил кудрявые волосы вокруг его соска.
— Всё хотела спросить, — начала она, её тёплое дыхание коснулось его кожи, — где тебя носило весь этот год? Последние, кто тебя видел в прошлом октябре, говорили, что ты отплыл в «Мак-Мердо», и больше от тебя ни слуху ни духу.
У него перед глазами пронеслись все эти сумасшедшие двенадцать месяцев, начиная от сделки с теми учёными во главе Зотовой, и заканчивая этим днём. Хоть книгу пиши.
— Знаешь, это долгая история, — ответил он, опустив руку ей на плечо. — И дня не хватит, чтобы всё рассказать, а у нас в запасе и двух часов не найдётся.
Она повернулась к нему голову и упёрлось подбородком в грудь.
— Даже коротко?
— Коротко не получится. Говорю же… долгая история.
Теперь её пальцы паучком поползли к его лицу, ногти защекотали возле глаза.
— Этот шрам, я так понимаю, лишь маленький кусочек этой долгой истории?
Шрам? Ах этот… Он и совсем про него забыл. В тот день он думал, что умер, когда мерзляк полоснул ему по лицу. Наверное, так бы оно и случилось, резани своей лапищей мерзляк на пару сантиметров длиннее…
Сказать ей? Нет, не нужно. Не сейчас.
— Маленький кусочек, да… — ухмыльнулся он, понимая, что шрам и впрямь мелочь со всем, что с ним приключилось.
Не получившая развёрнутого ответа Соня разочарованно вздохнула и снова плюхнулась ему на грудь.
— А эти ребята, они всё время с тобой были?
Этого он решил не скрывать:
— Да, можно и так сказать.
— Ты трахался с какой-нибудь из этих девиц?
— Сонь…
— Хорошо, хорошо, молчу.
Помолчали немного.
— Как думаешь, — начала она, когда он уже почти задремал, — получилось бы у нас с тобой во второй раз?
— Ты хотела сказать в третий?
— Нет, тот случай, когда ты праздновал день рождения не в счёт. Не спорю, ты конкретно тогда перебрал с Весельчаком и самогоном, расквасил пару лиц, попал за решётку…
— Зачем ты заставляешь меня это вспоминать…
— … дал в морду охраннику, наложил кучу прямо на полу…
— Сонь, ну хватит.
— … и я сказала, что видеть тебя не желаю, и между нами всё кончено, но через неделю тебя уже простила. Но всё-таки… Даже не знаю, как это объяснить. Это твоё сумасбродство страшно бесит, но потом… Потом я вспоминаю, как ты заботился о Мите, как читал ему эти книжки, как показывал свой корабль и обещал однажды отправиться с ним в далёкое-далёкое путешествие, хоть и знал, что жить ему осталось совсем немного.
Он молчал. На душе сделалось паршиво при воспоминании о семилетнем мальчике, её сыне, которого прибрал туберкулёз. Он знал Митю совсем недолго, каких-то полгода, но когда тот умер, похоронил его как сына. Как родного сына.
— Ты хороший человек, Максим Юдичев, я бы даже сказала прекрасный, когда вспоминаешь, что вокруг тебя тоже есть люди…
Немного погодя она добавила:
— И когда не пьёшь лишнего.
Вскоре она заснула в его объятиях, а сам же Максим погрузился в долгие и изнурительные мысли и воспоминания.
Потом он, сам не зная почему, прошептал Соне: