Когда отстраняемся, оба дышим чаще. Она улыбается, и эта улыбка освещает лицо изнутри.
— О чем думала? — спрашиваю, когда дыхание выравнивается.
— О будущем, — говорит она тихо, и взгляд уходит куда-то далеко, за горизонт. — О том, что будет через несколько лет. Когда все Разломы будут закрыты. Когда мир станет безопаснее. Когда у нас будет время просто жить, а не бороться за выживание.
— И что ты видишь? — спрашиваю, прижимая её ближе к себе, чувствуя тепло её тела через ткань.
— Вижу нас. Вместе. — Она улыбается, и в улыбке читается мечта. — Может быть, детей. Может быть, дом где-то на побережье, где можно слышать шум прибоя. Покой. Тишину. Счастье. — Она поворачивает голову, встречается со мной взглядом. — Этого достаточно пока. Мне не нужно знать все детали — достаточно знать, что ты будешь рядом.
Снова смотрим на звезды, молча. Стоим рядом, плечом к плечу, и я чувствую, как её рука обнимает меня за талию. Ветер усиливается, но не холодный — просто свежий, бодрящий.
— Родители приходят на ум иногда, — говорю я тихо, и слова вырываются сами, без контроля. — Интересно, смотрят ли они на эти же звезды. Думают ли обо мне. Пытаются ли найти способ вернуть меня обратно, или уже смирились, что я исчез навсегда.
— Морвен писал, что некоторые звезды видны из всех миров, — вспоминаю я вслух. — Константы реальности. Точки, которые не меняются, как бы ни менялось все остальное. Якоря, удерживающие миры на месте.
— Тогда, наверное, да, — говорит она задумчиво. — Может, твои родители сейчас смотрят на небо и думают о тебе. Где бы ты ни был. Может, они чувствуют, что ты жив, что у тебя все хорошо. Связь родителей и детей сильнее, чем мы думаем — сильнее расстояний, сильнее даже границ между мирами.
— Надеюсь, что они знают, что я в безопасности, — говорю я, и голос звучит глухо. — Что я счастлив. Что нашел свое место, свой путь, свой дом. Что их сын не потерялся окончательно, а нашел себя в другом мире.
— Думаю, они знают, — говорит Элиана мягко, и рука сжимает мою ладонь. — Родители всегда чувствуют, как их дети. Даже через миры, даже через пустоту между реальностями. Это связь, которую не разорвать ничем.
Хочется верить, что она права. Хочется верить, что где-то в моем родном мире мои родители смотрят на звезды и чувствуют, что я жив, что я нашел счастье.
Ветер усиливается, становится прохладнее — предвестник дождя. Где-то вдалеке гремит гром, еще тихий, но приближающийся.
— Пойдем внутрь, — предлагает Элиана, и я слышу легкую дрожь в голосе. — Замерзла немного.
— Пойдем, — соглашаюсь я немедленно, не желая, чтобы она мерзла.
Возвращаемся в кабинет, где все еще горит лампа и пахнет чернилами и пергаментом. Закрываю дверь балкона, задвигаю засов.
— Ты еще будешь работать? — спрашивает она, и в вопросе звучит легкая надежда, что я скажу «нет».
Смотрю на стол, заваленный бумагами — отчеты, планы, письма, конспекты. Все это может подождать до утра.
— Нет, — говорю я решительно. — Хватит на сегодня. Завтра начну с утра, с ясной головой. Пойдем спать.
— Хорошая идея, — улыбается она, и улыбка эта теплая, довольная.
Гашу лампу, комната погружается в темноту, только звездный свет пробивается через окна. Выходим из кабинета, я закрываю дверь на ключ. Идем по темным коридорам к нашим покоям, наши шаги звучат приглушенно на каменном полу. Где-то горят редкие факелы, бросающие танцующие тени на стены.
Охранники на постах кивают нам уважительно, руки на эфесах мечей — дежурство продолжается всю ночь. Ночь тихая, спокойная. Только где-то вдали слышны мерные шаги патрулей, да изредка доносится тихий разговор — дежурные студенты, не спящие в такой поздний час.
Заходим в спальню — наше личное пространство, наше убежище. Большая комната с широкой кроватью под балдахином, шкафами из темного дерева, камином из серого камня. Огонь в камине почти погас — остались только угли, светящиеся красным в темноте, дающие скудное тепло.
Элиана раздевается без стеснения, привычно, и я смотрю, не в силах оторвать взгляд — всегда смотрю, как завороженный. Переодевается в ночную рубашку из тонкого белого льна, и ткань струится по её телу, подчеркивая изгибы. Я делаю то же самое, сбрасывая одежду дня, чувствуя, как тело благодарно избавляется от тесных тканей.
Ложимся в постель, и мягкость матраса кажется раем после долгого дня. Она прижимается ко мне сразу, естественно, без слов. Кладет голову на мою грудь, рука обнимает меня за талию, нога перекидывается через мои. Я обнимаю её, чувствуя, как бьется её сердце, как ровно дышит.
— Александр, — шепчет она в темноте, и голос звучит совсем близко.
— Да? — отзываюсь я, гладя её волосы.
— Что бы ни случилось дальше, — говорит она тихо, и слова взвешенные, продуманные, — какие бы опасности нас ни ждали, какие бы Разломы ни пришлось закрывать, какие бы океаны ни пришлось пересекать, я хочу, чтобы ты знал… я не жалею ни о чем. О том, что встретила тебя в той деревне. О том, что пошла за тобой, когда могла остаться в безопасности. О том, что полюбила тебя, хотя знала, что любовь делает уязвимым.
Обнимаю её крепче, так крепко, что она тихо вздыхает.
— Я тоже не жалею, — шепчу я в темноту. — Ни о чем. Даже о том, что попал в этот мир. Потому что иначе не встретил бы тебя. Ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни. Лучшее, что могло случиться.
— Даже лучше, чем магия? — усмехается она, и я слышу улыбку в голосе.
— Намного лучше, — говорю я серьезно, без тени шутки. — Магия — это сила. Инструмент. Средство достижения цели. Ты — это смысл. Причина, зачем я использую эту силу. Причина, зачем я встаю каждое утро. Ты делаешь жизнь настоящей, а не просто существованием.
Она целует меня в ответ, и этот поцелуй иной — не страстный, а нежный, глубокий, полный невысказанных слов. Долго. Бесконечно долго. Я чувствую соленый вкус — понимаю, что она плачет, и вытираю слезы большими пальцами, целую мокрые щеки.
Потом отстраняется, утыкается лицом мне в грудь. Укладывает голову обратно на мою грудь, и дыхание становится глубже, ровнее.
— Спокойной ночи, Александр, — шепчет она сонно.
— Спокойной ночи, Элиана, — шепчу я в ответ, целуя её в макушку.
Лежу в темноте, слушаю ровное дыхание Элианы, которое постепенно становится медленнее — она засыпает. Думаю о письме, которое осталось лежать на столе в кабинете. О Западном