— Что сделал? — не оборачиваясь буркнул я, хотя прекрасно понимал, о чем он.
— Ну… с Кремнем этим! — Глаза Спицы были круглыми, как пятаки. — Он же варнак чистый! У него стекло в руке было! Я думал, всё, попишут нас сейчас! А ты…
— А ты с ним как с ровней, — подхватил Грачик. В его голосе звучало не столько восхищение, сколько опаска. — И про тюрьму ему, и про дело. Откуда слова такие знаешь, Пришлый?
Васян шел рядом, угрюмо сопя. Он был самым сильным из нас, но там, под мостом, явно почувствовал себя беспомощным. И теперь смотрел на меня по-новому. Не как на равного, а как на старшего.
— Слова — это тоже оружие, — усмехнулся я, поправляя картуз. — Иногда посильнее кулака будут.
Остановился и посмотрел на них. Четверо заморышей в казенных обносках против целого мира.
— Запомните, — жестко сказал я. — Такие, как Кремень, понимают только силу или выгоду. Если бы мы испугались — нас бы растоптали. Если бы полезли в драку — нас бы порезали.
— А так? — спросил Васян.
— А так мы им полезны, — ответил я. — Мы для них теперь не жертвы. Мы — деловые. Еду приносим.
— Ну ты и жук, Сенька… — покачал головой Спица, и на его лице расплылась широкая, щербатая улыбка. — Пришлый, говоришь? Точно Пришлый! Наш Сенька двух слов связать не мог, когда страшно, а ты… Ты этого атамана как щенка развел!
— Не развел, а договорился, — поправил я. — Теперь у нас есть место, где можно пересидеть, если что. Это, братцы, дорогого стоит.
— Соль, — вдруг сказал Грачик. — Ты обещал ему соль. Где брать будем?
— В кладовке, где же еще, — подмигнул я. — Засов-то мы уже открыли.
Парни переглянулись. Страх в их глазах окончательно уступил место азарту. Они поняли: правила игры изменились. Мы больше не терпилы.
— Ладно, — буркнул Васян, сплевывая в канаву. — Соль так соль. Лишь бы рыба была. А то придется Кремню объяснять.
— Будет рыба, — уверенно сказал я, глядя на мрачные воды канала. — Куда она денется.
Тут из здания стекольного завода раздался мощный гудок: нечеловеческий, протяжный вой, который, казалось, исходил не из трубы, а из самих недр земли. Огромные чугунные ворота со скрежетом поползли в стороны, и из них полилась людская река. Мужчины и женщины в грязной, местами прожженной одежде. Их лица были одного цвета с небом и заводским дымом. Они не шли — они вытекали, волоча ноги. Не говорили, не смеялись, даже не кашляли. Среди взрослых брели и дети. Многих из них нельзя было даже назвать нашими ровесниками!Мальчишки и девчонки лет десяти-двенадцати, с такими же мертвыми, пустыми глазами, как у тряпичных кукол. Кто-то полез на второй этаж вагонов «паровика», другие побрели «до дома» пешком.
Мой взгляд зацепился за одного мальчишку. Он споткнулся, и его машинально удержал шедший рядом рабочий. На руке мальца, от кисти до локтя, алел страшный, наспех перевязанный грязной тряпкой ожог — видимо, от раскаленного стекла. Мальчик не плакал. Он даже не морщился. Его лицо не выражало ничего, кроме тупой покорности судьбе.
Толпа работяг медленно растеклась по убогим улочкам. Я посмотрел на своих товарищей.
— Вот, что нас ждет, ребята! — произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Если мы ничего не изменим — будем лямку тянут, как эти вот бедолаги. Пока не сдохнем от сивухи.
И мы молча пошли обратно.
Так и брели дальше вдоль забора, пока не свернули в проулок, который вдруг вывел нас к настоящему Эльдорадо для босяков.
Это была гигантская свалка, раскинувшееся за задворками завода. Кладбище ненужных вещей. Здесь было все: скелеты сломанных станков, горы битого кирпича, спутанные клубки ржавой проволоки, треснувшие формы для литья стекла, похожие на панцири доисторических черепах. Рядом же стояла пара покренившихся сараев.
— Гляди-ка! — Васян, чей практичный ум, сразу оценил выгоду, кинулся к куче хлама и вытащил из нее почти целый, хоть и покрытый коркой ржавчины, молоток. — Почти как новый!
Мы, как стая ворон, набросились на хлам, выискивая что-нибудь полезное. Грачик нашел моток проволоки. Я присмотрел добротный железный прут — неплохое оружие на крайний случай.
Тук… тук…
Мы замерли. Звук был тихим, но отчетливым. Дерево о камень.
Тук…
Из-за покосившейся будки, сколоченной из старых ящиков и кусков жести, к нам медленно двигалась фигура. Старик. Сухой, на одной ноге, опираясь на самодельный костыль. Палку он держал не как опору, а как дубину.
Остановился в десяти шагах. Огромная бесформенная шапка, седая щетина на впалых щеках. Но глаза у него были живые и злые, как у хорька, который застал крысу в своей норе.
— А ну, положь, где взяли. — Голос у старика был скрипучий, как несмазанная телега.
Васян сжал молоток и подался вперед.
— Ты че лезешь, старый? Да оно же ничье…
— Ничье⁈ — Дед усмехнулся беззубым ртом и стукнул костылем о землю. — Это мой склад. С моего склада не берут. С моего склада покупают. Или ноги ломают. Это уж на выбор…
Васян уже был готов ответить, но я положил ему руку на плечо.
— Тихо.
Видел я таких стариков. Они иной раз опаснее любого громилы, потому что им нечего терять.
— Хозяин, значит, — сказал я спокойно, окидывая его оценивающим взором. — Мы не знали.
Он прищурился, тоже, видно, оценивая меня.
— А если на твой склад будут приносить? Мы много где бываем. Мало ли чего под ногами валяется. Мы тебе — товар, ты нам — копейку. Или разрешение взять что-то отсюда. Что, ежели так?
Старик замолчал. Оглядел нас и что-то прикинул в уме.
— Ладно, голодранцы… — наконец проскрипел он. — Слушайте сюда. Медь, латунь, свинец — это лучше всего. За это хорошо заплачу. Тряпки, кости, железо, чугун тоже берем, но за них плата — гроши. Ну, или меняемся баш на баш. Но сначала я смотрю, что вы принесли. И если хоть раз увижу, что вы тут без меня шаритесь…
Он многозначительно похлопал по своему костылю.
— Мы поняли, — ответил я. — Ладно, тогда пойдем.
Уходя, я обернулся. Старик все так же стоял, опираясь на свой костыль, и провожал нас ясным, внимательным