— О чем покаяться хочешь, сын мой? — спросил немолодой, сильно уставший от выслушивания чужих грехов священник.
Гм. И что ему ответить? Вспомнить грехи за все свои прожитые годы?
— Даже не знаю! Если все припомнить — так и до ночи не перескажу!
Поймав недоуменный взгляд батюшки, тут же поправляюсь:
— Ну, это, грешен, в общем… С гвоздем тут шалил, царапал где ни попадя. И девок голых представлял…
— Ночные мечтания от себя отринь! — строго указал священник, накидывая на меня странное узкое покрывало. — Отпускаются грехи рабу божию Арсению, вольные и невольные…
Наконец эта канитель закончилась. Началась другая — литургия. Я стоял и тупо смотрел в стриженые затылки товарищей по несчастью. Я не верил в Бога ни в прошлой жизни, ни тем более в этой. Ведь, по их представлениям, перерождения не существует, не так ли? Ну вот… А я очень наглядно убедился совсем в другом. Так что весь этот ритуал казался мне бессмысленной тратой времени. Но я стоял, крестился, когда крестились все, кланялся, когда кланялись все. Мимикрия!
А между тем скользил взглядом по стриженым затылкам товарищей по несчастью и вдруг наткнулся на другой взгляд. Одна из девочек неотрывно смотрела на меня из женской половины.
Худенькое лицо, огромные, тревожные глаза. Память Сеньки услужливо подбросила: Даша.
Служба закончилась. Упорядоченные колонны на выходе смешались в гудящую, толкающуюся толпу. В этой сутолоке девочка и настигла меня. Маленькая, быстрая тень.
— Ну ты отчаянный, Сенька, — раздался у самого плеча быстрый шепот.
Я повернулся. Ее лицо было совсем рядом.
— Ты с Жигой-то… Он тебя теперь не оставит. Да и в мастерской… там ведь еще хуже. Мастера не зли. Сильно он тебя стукнул?
Я кивнул на свою повязку.
— Дырка в башке — вот она.
Даша покачала головой, ее огромные глаза сделались еще больше.
— Ты это брось — его злить! Он, говорят, и так до драки лютый.
По-хорошему, мне бы испугаться. Но что-то внутри только криво усмехнулось.
«Лютый до драки мастер?» Ой, божечки… Меня пару дней назад разорвало на куски взрывом. И после этого бояться какого-то ушлепка?
Кажется, Даша увидела все по моему лицу. Взгляд ее затуманился, что придало лицу задумчивое выражение.
— Странный ты какой-то стал, Сеня. Чудной. Как будто и не ты вовсе, а пришлый какой-то.
Сзади раздался чей-то смешок, похоже, Спицы.
Тут Дашу дернула за рукав надзирательница, и она исчезла, вернувшись в свой строй.
А я замер.
Пришлый.
Как в воду глядела. Почуяла чужака. Значит, моя маскировка не так уж и хороша. Нужно быть осторожнее.
Вернувшись в знакомые желтые стены приюта, мы не успели разуться, как послышался знакомый до-онг. Завтрак.
Толпа снова понеслась в трапезную. Я пошел последним. Мое тело мотало из стороны в сторону от слабости, но я заставил себя идти ровно.
На раздаче мне молча сунули миску с серой жижей и кружку бурды. Я не двинулся.
— Тропарев, ты чего застыл? — рявкнул Ипатыч.
— Мне Спиридоныч сказал — без завтрака, — спокойно ответил я.
Ипатыч удивленно крякнул, но тут же потерял ко мне интерес.
— Ну, без завтрака так без завтрака. Проваливай отсюда.
И вот оно, главное последствие.
Я стоял у стены трапезной, пока сорок рыл чавкали, поглощая горячую баланду. Живот сводило от голода. Тело требовало топлива — пусть даже такого скверного, как местная похлебка.
Жига жадно ел, не смотря в мою сторону. Но я знал, что он чувствует мой взгляд.
И тут замечаю движение.
Ко мне, стараясь не привлекать внимания, боком протиснулся Васян. Тот, что вчера хмуро предупреждал относительно Жиги.
Пацан прошел мимо и «случайно» толкнул меня.
— Не зевай, ворона, — пробурчал он не глядя.
И в тот же миг я почувствовал, как в мою руку уперлось что-то твердое и теплое.
Я сжал кулак. Прикрыв добычу телом, посмотрел на ладонь.
Ломоть черного хлеба.
Я поднял глаза. Васян уже сидел на своем месте и хлебал кашу, будто ничего не произошло. Кивнув в пустоту, я быстро спрятал хлеб за пазуху.
После завтрака нестройной толпой нас выгнали обратно в казарму. И уже там, забившись в уголок, я торопливо, до крошки, сжевал подаренный Васяном хлеб, показавшийся мне самым вкусным блюдом, съеденным за многие годы. Нет, не таким вкусным, как тушенка с перловкой, сброшенная с Ми-восьмого на ту высоту под Калатом, когда мы четыре дня держали оборону от духов — ее вкус и запах я помню до сих пор. А вот фуагра с флёр-де-сель, луковым конфитюром и инжирным вареньем, когда-то презентованное мне в Гай Савой на набережной Конти как лучшее блюдо Франции, казалось пустой травой в сравнении с этим странным, кислым на вкус, клеклым хлебом. На душе сразу потеплело. Жаль только, порция такая же маленькая — прям как фуа-гра в Гай Савой…
После пришлось идти в классную комнату. Едва мы расселись, как в зал пошел батюшка Филарет Фомич — не тот, что служил литургию, а наш, приютский. Гигант с гривой черных волос, густой бородой и красным носом. От него слегка попахивало вином.
Начался урок Закона Божьего.
Батюшка Филарет объяснял что-то про дары, ниспосылаемые небом. Голос у него, вопреки ожиданиям, был тонкий и гнусавый. Говорил он медленно, тягуче, скучно. Под его монотонное бормотание слипались глаза.
Я не слушал, думая о своем. Передо мной были три угрозы. Одна — здесь, в лице Жиги. Вторая — снаружи, в мастерской Глухова. И третья — в Даше, которая почуяла «пришлого».
— Тропарев!
Тонкий голос батюшки вырвал меня из размышлений. Все обернулись.
— О чем я только что говорил, отрок?
Я молча встал. Память зияла пустотой. Мозг был занят не библейскими притчами, а вполне земными проблемами выживания.
— О дарах, батюшка, — ответил я.
— Именно, — елейно улыбнулся он. — И какой главный дар божий для человека?
Тишина. Я посмотрел в его маслянистые, бессмысленные глаза. В них не было ни веры, ни доброты.
— Хлебная нехлопотная должность, батюшка, — вежливо так, смиренно ответил, наблюдая, как наливается багровой краской его лицо.
Глава 4
Глава 4
По классу пронесся смешок. Лицо Филарета залила краска гнева. Он, ясное дело, ожидал услышать «жизнь» или «душа бессмертная», а не вот это вот… Ну зачем я это вякнул? Черт,