Могила Петра Великого в Петропавловском соборе
Каждый из них без царедворческой шастости и без лукавства, всею любовию своею к Петру и России, совестливо, честно возделывал частицу общего подвига, – а этот подвиг был – создание царства! Это сильные души, вылитые в бронзу, по коей глубоко прошел резец строгого и величавого стиля римлян. Они образовались по мысли великого художника, который в самой грубой коре не стыдился подозревать талант и доблесть, который искал людей, и сам каждого из них перерождал в мужа.
Мы никогда не кончили бы, Мм. Гг., если бы захотели исчерпать все великое, которое оратору и историку представляет характер Петра. Но вот новая необычайность и задача для наблюдателя человеческой природы: откуда возник этот характер и как он образовался? Мы привыкли думать, что человек, коему Провидение вверило власть над умами и судьбою века, приготовляется предшествующими событиями, что он большею частию призван только сосредоточить и выразить в себе общие нужды и идеи эпохи.
Так ли было с Петром? Было ли до него пробуждено хоть в одном уме ясное сознание необходимости нового порядка вещей? Ожидали ли его сердца, чтобы принять с восторгом и облегчить ему бремя его подвига? Где его предтеча? Он пришел к своим – и свои его не познали. Не было ни одного стремления в его пользу, ни одного начатка, чтобы дело творчества заменить для его ума и воли, хотя великим, но вполовину легчайшим делом довершения! Все надлежало создать самому: цели, средства, людей – самого себя. Вы знаете, Мм. Гг., получил ли Петр воспитание, не скажу сообразное с его нравственными потребностями, но с его политическим жребием?
Общество ничего ему не дало ни для его намерений, ни для гения; оно не лелеяло первых его начинаний; своим одобрением оно не укрепляло его великих надежд и доверия к своим силам. Или равнодушно, или с тайным отвращением оно смотрело на эти юношеские порывы, предвозвещавшие истребителя закоснелых предрассудков. Нашлись даже люди, – и их было немало, – которые дерзнули простереть свою святотатственную руку на сию вдвойне освященную главу, – освященную помазанием на царство и на великое значение в истории. Петр все получил или от неба, или от себя самого; земля дала ему только поприще для труда – и бессмертие за труд. Его ум и воля – дары Провидения; знание он исторг силою из рук неприязненной судьбы. Не легко, Мм. Гг., при всевозможных пособиях изучить и одну науку, особенно если она есть наука царствовать.
Петр изучал все, что должно было сделать подданных его людьми, – изучал не под руководством избранных наставников, при помощи приготовленных средств, – нет! – он изучал это под руководством собственного ума, в убогой школе нужды и терпения. И просветитель народа исполнил правосудно свое достославное назначение: он сделался сам просвещеннейшим мужем своего века. Это уже не монарх-повелитель: это Божий посланник, принесший миллионам людей слово истины и себя как образец для последования. В этом-то дивном самообразовании лежат первое начало и опора той несокрушимой силы воли, которою замыслы, казавшиеся несбыточными мечтами, он превращал в дела и вещи.
Петр не мог и не должен был получить образования другого. Поставленный заранее в необходимости черпать все из собственных сил, он стал столько же самодержавным по своему духу, сколько был самодержавным по сану. Не получив никакого направления, он сохранил ту независимость, чистоту и ясность ума, которые необходимы были ему для нравственного законодательства в своем народе еще более, чем для политического. Неподвластный никакому чуждому внушению, он, наконец, сделался тем, чем надлежало быть ему, – сделался Петром Великим.
Но во всем этом, Мм. Гг., мы видим силу, могущество, власть ума и воли; этого слишком много, чтобы человека сделать предметом удивления и благоговения; однако же не довольно для того, чтобы сделать его предметом обожания. Мы даже можем сознавать, чем мы обязаны великому человеку и сердцем от него отстраняться. Бывает не полное какое-то величие, которое овладевает не всею нашею душою и оставляет в ней место для тайных укоризн и сожаления. Гений здесь может столько же утратить в своей славе, сколько и приобрести. Отчего же Петр, несмотря на строгие черты своего лика, порабощает наше сердце так, что для него нет убежища между удивлением и любовию?
От того, Мм. Гг., что всеми его намерениями, всем могуществом его души управляло одно святое, чистейшее чувство – любовь к Отечеству. «Я за свое Отечество живота не жалел и не жалею», – говорит он в одном из своих писем. Протекши мыслию всю цепь исполинских дел и качеств Петра, здесь встречаете вы последнее звено его величия – здесь, где великий для истории стал отцом для Отечества. Далее человеку простираться некуда. На пути к этой нравственной грани еще можно трепетать за славу Петра, за полноту жертвы, какую обязано принести ему потомство. Можно еще спрашивать у самого себя: не честолюбие ли увлекло эту могучую душу на поприще таких необычайных дел? Ибо, Мм. Гг., не раз люди испытывали скорбь разочарования, слишком доверяя величиям человеческим. Но здесь нет уже места никакому разбирательству, никакому суду.
Петр является нам в полном свете самой чистой, прекраснейшей славы. Мы радостно войдем в пантеон великих мужей всех стран и всех веков, – и с гордостию падем пред нетленным образом Петра. Его дала человечеству земля русская – первый среди великих мужей своим гением и доблестию; он наш своею любовию, так же как своим именем. Если великие мужи суть представители своих народов пред судом потомства и ходатаи за их славу – что должно сказать о гении народа, которого нравственные силы вылились в такую форму, как образ Петра?..
С благоговейным трепетом говорим мы в сердце нашем, глядя на этот дивный образ: эта всеобъемлющая мысль на величественном челе – она вся была принесена в жертву нам; из нее излились на нас просвещение, могущество, слава. Из этих уст история услышала святые слова и приняла, как объяснительный догмат, на все подвиги необыкновенного мужа: я не жалею жизни для России.
Здесь прекращаю мое слово: ибо, Мм. Гг., здесь и не столь слабое слово исчезает в торжественных кликах потомства, как отдельный голос исчезает в громе радостного приветствия, когда народ наш встречает своего мощного и благоносящего царя. Здесь можно только молиться.
О, пусть всегда сердца наши молятся, да будет Россия Петра тем, чем хотел ее сделать Петр и чем делает ее