— Идем дальше, — решила я, стараясь звучать уверенно, хотя внутри что-то неприятно сжалось под тяжестью ледяного, осуждающего взгляда Шэратана. — До городка рукой подать. Не сахарные, не растаем. Дойдем, обсохнем и согреемся.
Шэр резко повернулся ко мне. В его синих глазах, обычно таких непроницаемых, мелькнуло что-то опасное и резкое: досада, чистый гнев, предупреждение, которое я отказалась прочесть. Его губы сжались в тонкую, злую линию. Я ждала взрыва, обвинений, но он лишь хмыкнул. Коротко, резко, с той самой привычной, ледяной ноткой сарказма:
— Как скажешь, госпожа Роксана.
* * *
Дождь лил как из ведра. Мы были злые, голодные и мокрые до последней нитки. Вода заливалась за воротник, хлюпала в сапогах, стекала ледяными ручьями по спине. Каждый порыв ветра хлестал по лицу мокрой плетью.
Как только хлынул дождь, Марк, бледный и злой, создал над нами голубоватый купол из магической энергии. Он продержался героических полчаса, вытянув из рыжего мага все соки, прежде чем с треском рассыпался под натиском стихии. Марк рухнул на колени, его дыхание было хриплым и надсадным.
— Больше… не могу… — выдохнул он, вытирая с лица смесь пота и дождя.
Я бросила взгляд на Шэра. Он шел чуть в стороне, его белые волосы слиплись, ткань рубашки прилипла к мощному телу, обрисовывая каждый мускул. Он не дрожал. Не сутулился. Шел с тем же невозмутимым, ледяным достоинством, словно морской бог.
Он мог. Тартар побери, он мог! Отвести воду, создать сухой кокон вокруг себя, а то и вокруг всех нас! Но нет. Предпочел мокнуть вместе со всеми.
Как живой, ходячий, мокрый и очень молчаливый упрек: «Я же говорил, идиоты».
Идиоты. Да, мы были идиотами. Не послушали Повелителя Воды о надвигающейся буре и теперь расплачивались.
Я никогда не была в горах в дождь. Да что там! Я и в горах-то не была. Первые десять лет моей жизни прошли на каменных мостовых Рима, остальные восемь — на острове Эрин, огромной равнине с болотами, холмами и лесами.
Даже в страшном сне я не смогла бы представить, что ливень в горах, пусть даже очень сильный, превращается в… потоп.
Годраш, который вырос на известняковом плато Буррен, и Марк с Сильвией, которые и вовсе провели всю жизнь среди инсул и храмов столицы, такого тоже не ожидали.
Вода, стекавшая с горных склонов, превратила тропу в бурлящий, грязевой поток. Камни катились под ногами мулов, заставляя животных спотыкаться и реветь от страха. Мы шлепали сначала по щиколотку, потом по колено в ледяной, несущей мелкие камни жиже.
— Держите мулов! — вдруг заорал Годраш, пытаясь ухватить вожжи вырывающегося животного.
И тут Мемнон поскользнулся на скользком камне. Его нога угодила в расщелину, а вожжа от его мула намертво обвилась вокруг запястья. Животное, обезумевшее от шума воды и грома, рвануло вперед. Мужчина закричал: жутко, отчаянно! И его потащило за собой, прямо в кипящую коричневую массу, которая уже несла ветки и мелкие камни.
— Держи! — завопил Кай, пытаясь ухватиться за товарища, но сам едва не свалился.
Я рванулась вперед, инстинктивно вызывая корни из мокрой земли, но они были слабыми, размытыми, не слушались. Моя магия растений тонула в этой потоке.
— Шэр, пожалуйста! — крикнула я, не думая, обращаясь к единственному, кто мог что-то сделать в этом хаосе.
Атлант даже не повернул головы. Он лишь резко развернулся лицом к потоку, его рука взметнулась вверх. И вода… послушалась. Вздыбилась, образовав временную плотину.
Прямо перед несущимся мулом и волочащимся за ним Мемноном бурлящий поток раздвинулся как занавес. Еще один резкий жест и мы оказались в узком, сухом коридоре из воздуха и камня, стенки которого были гладкими, текучими, но незыблемыми водяными барьерами. Мул влетел в этот коридор, потеряв тягу потока, и замер в растерянности. Мемнон, чуть не захлебнувшийся, оказался на мокром, но твердом дне.
— Тащи его! — рявкнул Годраш, уже успевший схватить мула за узду.
Марк и я бросились к Мемнону.
Кай, рыдая от облегчения, помог нам вытащить перепуганного до полусмерти раба из воды и распутать вожжу. Его нога распухла, похоже на сильный вывих, а запястье было содрано до крови, но, главное, он был жив.
— Вверх! Быстро! — голос Шэратана, низкий и властный, перекрыл грохот стихии. Он показывал на крутой склон справа от тропы, где виднелся темный провал. — В ту пещеру!
На этот раз спорить никто не стал. Даже Марк молча поплелся за Годрашем, который, кряхтя, тащил за собой мулов, как домашних собачек, и прокладывал путь вверх по скользкому склону к спасительной пещере.
Шэр держал водяные стены еще несколько минут, его лицо было сосредоточенным, но не напряженным. Просто… делом занят. Потом он опустил руку и стены рухнули, а вода с ревом слилась обратно в единое русло. Плотина рассыпалась.
Пещера оказалась неглубокой, но сухой. Сырой запах камня и пыли после ледяной бани казался райским. Мы ввалились внутрь, тяжело дыша, отряхиваясь, как мокрые псы. Годраш впихнул внутрь мулов и рухнул на каменный пол, издав стон удовольствия. Марк прислонился к стене, закрыв глаза. Сильвия сразу же опустилась рядом с перепуганным Мемноном, ее руки засветились мягким золотистым светом — она принялась лечить его покалеченную ногу. Кай сидел, обхватив колени, и тихо плакал.
Я стояла у входа, глядя на сплошную стену дождя за камнями, чувствуя, как по спине бегут мурашки от холода и… стыда. Мы не послушали, а он спас. Опять. И его молчание было хуже любого упрека.
Шэр вошел последним. Он отряхнулся, и вода буквально стекла с него, ставляя его одежду и волосы почти сухими.
Я вздохнула, собираясь что-то сказать — извинение? Благодарность? — как вдруг почувствовала странное движение у ноги. Что-то холодное, скользкое и цепкое скользнуло по сапогу и вцепилось мне в бедро, чуть ниже пояса.
Глава 8
Все вздрогнули от моего неожиданного вопля. Марк схватился за амулет, Годраш зарычал, Сильвия вскрикнула. Я посмотрела вниз.
На моем бедре сидела… ну, в общем, жаба.
Маленькая, не больше моей ладони, но удивительно цепкая. Кожа у нее была не зеленой, а скорее серо-голубой, с темными, почти черными разводами, как морская галька. Глаза — большие, выпуклые, золотисто-янтарного цвета — смотрели на меня с глупым, наглым любопытством. И цеплялась она не липкими лапками, а острыми, крошечными коготками, впившимися в