— Полагаю… в обоих. Сначала в одном, а когда Янина Лобзиковна оказывает противодействие, то переходит ко второму. Я нахожусь в очень сложном моральном положении! Этот человек не дворянского сословия, иначе я бы его уже вызвал на дуэль и замуровал в камне или что-нибудь вроде этого. С другой стороны, меня сдерживает устав академии, который предписывает уважительное отношение не только к преподавателям, но и ко всем служащим сего учреждения. Я мог бы подать жалобу, но решил, что, поскольку именно вы инициировали…
— Вы, господин Аляльев, всё сделали совершенно правильно. И, повторюсь, завтра-послезавтра вся эта ситуация разрешится. И вам, полагаю, не придётся больше помогать в библиотеке.
— Я полагаюсь на вас.
— И не прогадаете. Кстати, пользуясь случаем, благодарю за подарок. — Я показал браслет. — Вещь прекрасная, я высоко ценю.
— Не стоит благодарности. Правду сказать, я сам бы, конечно, не смог позволить себе столь… значительный знак внимания. Мы же с вами друзья, Александр Николаевич?
— Ну что за вопрос…
— К этому приложил руку мой отец. После того, как ваше имя попало в газеты и прочно обосновалось в гостиных Белодолска, он, разумеется, ищет и будет продолжать искать вашего расположения. Со многими… вытекающими обстоятельствами. Так что сегодня я передам ему вашу благодарность. И, вероятно, он пригласит вас к себе. На вечер в ноябре, или даже раньше.
Я хотел вздохнуть мысленно, однако не удержался и вздохнул физически. Стёпа меня, впрочем, понял и покивал сочувственнным образом. Что ж, я предполагал, что светская жизнь меня скоро начнёт касаться влажными щупальцами. И должен признать, что она сдерживалась весьма долго. А уж способ нашла — заглядение. Через Татьяну Соровскую, отказать которой я бы себе не позволил. Бедное дитя…
Тут как раз прибыла означенная Танюха с отцом, о чём было объявлено. Серебряков поспешил приветствовать гостью, Аляльев тоже от меня отстранился. Я продолжил бытовать на мероприятии, скрывая зевки рукавом.
Наблюдал с интересом за гостями, за вырядившимися в пух и прах дамами, среди которых блистали и многие ученицы академии. Учеников я помнил хуже, разве что тех, что имели до меня непосредственное касательство, вроде Стёпы или Бори. Наверное были и ученики. Госпожа Серебрякова старалась изо всех сил завоевать максимум внимания.
Но я уже видел ту торпеду, что потопит корабль её надежд. Почти вся молодежь старательно маскировала смертельную тоску. Танька разобрала свою бунтовскую прическу и соорудила что-то приемлемое. Оркестр заунывно пилил вальсы и прочие базовые танцевальные мелодии. Если Аляльевы держат руку на пульсе, то их вечер будет куда более современным и отвечающим чаяньям молодых. У них, вон, и Стёпа из непосредственной целевой аудитории.
Фёдор Игнатьевич может хоть до посинения жаловаться, что Танька испортила ему в академии правила, но приток учеников говорит сам за себя. То же самое будет и здесь. Как и в любом предприятии здесь выиграет тот, кто сумеет привлечь на свою сторону молодых. Как бы ни бесились взрослые, их эпоха стремительно проходит, а у руля встают вот эти вот, с ярко-красными волосами, сленговыми словечками, слушающие непонятную музыку и придерживающиеся таких взглядов, что во времена нашей молодости за подобное сослали бы на каторгу. Или на виселицу. Или на виселицу на каторге.
Что же остаётся нам, так называемым взрослым? Да всё остальное. Пусть молодые разбивают себе головы и служат топливом для движения мира вперёд. Мы своё уже отгорели и отбитые головы бережём. Имеем полное моральное право работать в тылу и делать хорошо.
Пока я думал, на балу разворачивался сюжет. Первый танец Татьяна исполнила с отцом — оно полагалось по этикету, кто девушку привёл — тот её и танцует. Ну, за исключением тех случаев, когда приведший уже совсем очевидно не в состоянии в силу возраста или физических особенностей. Федор Игнатьевич же был ещё ого-го, да и явились они то ли специально, то ли случайно под какой-то медленный и спокойный танец.
После первого танца Серебряков на кого-то отвлёкся, и Танюхой завладел Стёпа. Смотрелись молодые великолепно, многие ими откровенно любовались. Как и я, они наверняка видели, что сие есть не только и не столько взаимная симпатия. Роду Аляльевых теперь отнюдь не зазорно породниться с родом Соровских, заполучившим сильномогучий магический источник.
И на третий танец Серебряков не успел, хотя пытался. Танька его приближения не заметила и приняла предложение какого-то прилизанного хлыща с сальной улыбочкой. Вынужденное динамо Серебрякова уже начали замечать, и он, тонко чувствующий толпу, напрягся. Вновь прибился ко мне. Я протянул ему только что перехваченный бокал, и Вадим Игоревич машинально его употребил наполовину.
— Могу я задать бестактный вопрос, Александр Николаевич?
— Полагаю, он не будет таким уж бестактным, если вы в принципе рассматриваете возможность его озвучить.
— Что говорит обо мне Татьяна?
— Вопрос и вправду… деликатный. Татьяна никак не комментирует вашу личность, вот что я могу сказать. Она не из тех, кто обсуждает человека за глаза.
— Но что она говорит о своих чувствах в мой адрес?
— Что ж, буду откровенным. Она в смятении и не знает, что чувствует. Речь идёт о том, чтобы уже сейчас, в столь юном возрасте, выбрать раз и навсегда свою судьбу.
— Смятение мне понятно. Как же сделать верный выбор, Александр Николаевич?
— Что есть верный выбор? Я не знаю, и вы не знаете. Не знает и Татьяна. А тот, кто говорит, что знает, безбожно врёт сам себе. Чужого мнения спрашивают, когда не доверяют собственному. Я бы сказал так: если есть сомнения, примите решение и живите с ним. Ровно таким же способом следует поступать, когда сомнений нет.
— Всё в жизни так просто… Почему же она столь сложна?
— Это очень сложный вопрос.
Задумчивый Серебряков удалился, втюхал пробегающему мимо официанту опустевший бокал и попытался вновь продать себя Татьяне. Та, однако, отказала. Внезапно. Мне сделалось интересно, и я подошёл к ней с вопросами.
— Саша, я просто устала! Это кошмар, меня на части разрывают! Я сказала Вадиму Игоревичу, что хочу отдохнуть и пропустить следующий танец.
— Потому что не надо читать ночи напролёт.
— Фр!
— И не фыркай мне тут, на балу. Нашла место.
— Фр, я сказала!
— Александр Николаевич, а вы не пригласите меня?
Я повернулся и увидел девушку-одуванчика с солнечной улыбкой. Стефания Вознесенская, ученица моя, между прочим. Я уж открыл было рот, чтобы сказать, что танцор из меня так себе, что там, где я рос, было много медведей, которые славно отплясались на моих ногах и ушах. В действительности же я не считал это