— Саша, ну вот чему ты ребёнка учишь?
— Жизни, Татьяна, жизни.
— В жизни нужно уметь признавать свои ошибки!
— Разумеется, нужно. Вот, например, ты не надела тапки. Что это, как не ошибка?
— Сашка!
— Вот обуяет Сашку первобытная страсть, противиться коей ты не найдёшь в себе ни силы, ни желания — что мы потом Серебрякову врать будем? А он мне стал дорог, между прочим, мы с ним имеем в некотором роде дружеские отношения. Решила встать между мной и Вадимом Игоревичем? Не бывать этому, так и знай! Мы не позволим.
— Да фр на тебя, в конце-то концов! — вспылила Танька и унеслась.
— Я живу в сумасшедшем доме! — Фёдор Игнатьевич схватился за голову и упал на стул. — Если бы мой дорогой батюшка хотя бы краем глаза увидел, краем уха услышал, что творится в моём доме… Как хорошо, что он прибрался гораздо раньше, мир его праху, покой его душе… А виновен кто? Я же сам и виновен во всём…
— Убили батюшку ради наследства? — ужаснулся я.
— Александр Николаевич, да что это вы такое говорите! Какое там наследство? Слёзы одни. Я говорю о той ситуации, в которой живу сейчас. Если бы я не потакал дочери изначально…
— Давайте мы эту тему сейчас развивать не будем только.
Фёдор Игнатьевич покосился на притихшую Даринку, которая смекнула, что у взрослых какой-то опасный раздрай, и притворялась мебелью.
— Нужно что-то делать. — Я присел на один из свободных стульев. — Перво-наперво — родителей известить. Как это делается?
— Что делается?
— Ну… Как говорят «послать туда-то» — вот это.
— Ах, это… Ну, верно, извозчика отправить с запиской.
— А если он эту записку за углом выкинет?
— Так посулить ещё денег, коли ответ привезёт.
— Дарин, папа с мамой читать и писать умеют?
— Папа умеет, он вечно какие-то бумажки пишет с цифрами — говорит, дела ведёт.
Фёдор Игнатьевич одобрительно кивнул и встал.
— Я напишу записку.
— Погодите. Записка запиской, а с дитём-то чего делать? Этот, как вы изволили выразиться, Wunderkind представляет собой серьёзную опасность и для себя, и для всех окружающих.
— Вижу, вообразите! Необходимо действовать в соответствии с традициями. Провести инициацию. В таком возрасте, конечно, поздновато, но не будем забывать о прецедентах… — Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня.
— А чем нам это поможет?
— Выйдемте.
Вышли. Фёдор Игнатьевич провёл меня в свой кабинет, сел за стол.
— Не хотел при девочке, она уж очень увлечена своими способностями. Инициация, видите ли, как раз и замыкает некий магический контур внутри человека. Магу необходимо вызреть. Его энергетическая система должна окрепнуть. Если девочка будет вот так творить чудеса направо и налево — она себя истощит за год, а то и раньше. В лучшем случае просто утратит способности, а в худшем — может и распрощаться с жизнью. Именно поэтому маги носят детей на инициацию младенцами. А в период, как это называется, пубертата контур размыкается сам, и маг готов к обучению. Да и какой-никакой разум появляется, чтобы управлять даром.
— Вот оно как… А мне тогда чего там накрутили на инициации?
— А с вами, Александр Николаевич, ничего не ясно. У вас всё не как у людей.
— Стараюсь-с.
— Полагаю, в вашем случае контур не трогали, только определили вид магии. В любом случае, имеем, что имеем. Нужно уже этой ночью отвести девочку к Хранительнице. Обо всём этом напишу, пусть её мать приедет сюда…
— Не надо.
— Отчего же?
— Ну, вы кому письмо-то напишете? Не магам-аристократам же. Там люди простые, из поднявшихся крестьян. На них за последние недели и так свалилось столько всего, тут ещё какие-то непонятные магические схемы… А ну как заподозрят, что обманываем, отобрать хотим билет в высшее общество. Начудят чего…
— Хм. Вы говорите разумные вещи.
— Бывают у меня такие приступы. Как ни борюсь — не могу изжить в себе.
— Что же тогда писать?
— Пишите: «Ваша дочь у нас. Если хотите увидеть её снова…» Вы серьёзно, что ли, пишете? Сомните и выбросите, мой приступ счастливо миновал. Пишите иное: «Здравствуйте. Пишет вам Фёдор Игнатьевич Соровский, родственник небезызвестного вам Александра Николаевича. Спешу успокоить: с вашей дочерью Дариной всё хорошо. В качестве доказательства прилагаю к сему её мизинчик».
— Александр Николаевич!
— Проверка критического мышления, не расслабляться! Пишите дальше…
— Дальше я лучше без вас напишу. Освободите кабинет! Постойте, задержитесь. Есть ещё одна весть, не знаю, как вы к ней отнесётесь. Местное отделение министерства образования изучило мои отчёты и вчера поступила рекомендация увеличить нагрузку до шести часов в неделю, с соответствующей прибавкой жалованья. Насколько я понял, за рубежом уже есть какие-то впечатляющие результаты в новой дисциплине. Заинтересованы в том, чтобы не отставать. Опять же, там исследования ведутся в закрытом режиме, на крохотной группе испытуемых, а у нас, вот, уж тридцать человек единовременно проходят подготовку.
Говорил Фёдор Игнатьевич вещи весьма ободрительные, но делал это таким унылым тоном, что мне захотелось плакать от тоски.
— Ну, рекомендуют — значит, увеличим, — вздохнул я. — Мне бы ещё шезлонг.
— Прошу прощения?
— В кабинет. Я там, видите ли, имею возможность либо сидеть, либо лежать. Первое не даёт нужного расслабления, а второе слишком, если можно так выразиться, казуально. Хотелось бы временами занимать среднее положение.
— Вы имеете в виду пляжный шезлонг?
— Полагаю, да. Только с надлежащим матрасом или иным каким умягчением.
— Посмотрю, что можно сделать.
— Весьма обяжете, Фёдор Игнатьевич!
— «На заре ты её не буди, на заре она сладко так спит; утро дышит у ней на груди…»
— Эт-то ещё что такое? — подскочил Фёдор Игнатьевич.
— Это мой будильник. Спасибо, Диль. Когда я не сплю, будить меня не обязательно.
— Да, хозяин.
— И эта песня мне не нравится тоже, она ставит под сомнение мою мужественность, вне всякого сомнения, выдающуюся. Найди что-нибудь боевитое, однако без излишнего эмоционального надрыва, чтобы я просыпался в надлежащем состоянии духа.
— Буду искать, хозяин.
— Свободна!
— В сумасшедшем доме. Я живу в сумасшедшем доме…
* * *
Записку родителям Дарины я отправил лично. Сам нашёл извозчика, сам всё растолковал и, сунув монету, велел вернуться за добавкой в магическую академию. Там, в академии, предупредил Бориса Карловича и зашёл в библиотеку сдать книжки. Встретил уже знакомую помощницу библиотекаря.
— А вы всё одна?
— Увы, одна.
— Что же ваш непосредственный начальник?
— Он вышел, но получил немедленно штраф и выговор от Фёдора Игнатьевича. После чего, придя в скверное расположение духа, запил вновь.
— Да что ж такое! Почему же никто не следит? Что вы тут одна надрываетесь? Ревизию-то пережили?
— Хвала всем богам, сколько их ни