— Александр Николаевич, прошу, познакомьтесь, это… — залебезил Фёдор Игнатьевич.
— Не надо, — сиплым голосом, как у Марлона Брандо в «Крёстном отце», оборвала его личность. — Меня не существует, здесь меня не было.
— Как пожелаете, — легко согласился я. — А в чём заключается юмор ситуации?
Как оказалось, приглашённый Никто в шляпе был специалистом по поддельным документам. На столе появилась внушительной красоты бумаженция. Никто склонился над ней, макнул своим пером в свою чернильницу и вывел в соответствующих графах мои имя, фамилию и отчество. Александр Николаевич Соровский получился. Ожидаемо, конечно.
— Родители? — просипел Никто.
Я озадаченно поглядел на Фёдора Игнатьевича. Тот спохватился и продиктовал:
— Отец — Николай Георгиевич Соровский, мать — Анна Вениаминовна Соровская, в девичестве Кожина.
— Дата рождения?
— Четырнадцатого октября, одна тысяча девятьсот девяносто первого года.
— Магический дар?
Ни секунды не раздумывая, Фёдор Игнатьевич сказал:
— Стихийный.
Я, скучая, переминался с ноги на ногу и недоумевал: неужели мы сами, вдвоём, без всяких извращенцев, этакую филькину грамоту накатать бы не сумели? Но оказалось, что это всё ещё цветочки.
Никто достал из-под плаща кинжал с длинным тонким лезвием и стеклянную пробирку. Такую, с широким основанием, но узким горлышком. Жидкость внутри была голубого цвета.
— Руку, — просипел он мне.
— Я от столбняка не прививался, — сказал я на всякий случай.
— Александр Николаевич, бросьте ваши шуточки! — выкатил глаза Фёдор Игнатьевич.
Пришлось пожертвовать правой рукой. Никто быстро и умело проколол мне подушечку пальца, надавил крови и сверху ливанул из пробирки. Рука засветилась.
— Приложите, — подвинул он мне удостоверение.
Я шлёпнул по нему ладонью, и сияние перешло с руки на бумагу.
— Подпись, — сунул мне в руку перо Никто.
На секунду задумавшись, я вывел просто и без изысков: «Соровский». Поглядел на Фёдора Игнатьевича — тот кивнул.
Когда Никто удалился, Фёдор Игнатьевич наполнил стаканы.
— Воздержусь, — сказал я.
— Да это я себе, всё себе, — забормотал Фёдор Игнатьевич. — Ну, Александр Николаевич, поздравляю с днём появления на свет.
— Всё шутки шутите. Где мы, а где четырнадцатое октября… — Я сидел в кресле и любовался своей первой официальной бумаженцией в этом мире.
— Это не принципиально. Главное, что именно сегодня ты официально начал существовать. Можете отмечать день рождения два раза в году.
— Тогда уж три…
— Почему — три?
— Так вы мне дату рождения на целую неделю сместили!
— Ах… — махнул рукой Фёдор Игнатьевич и ополовинил стакан. — Не было бы счастья, да несчастье помогло. Захудалая ветвь рода, и четырнадцатого октября вправду родился ребёнок. Да умер. Но такая глушь, такая даль… Там, право, и магии-то уже никакой нет, ни образования, да и родители уже давно, прости-господи. — Фёдор Игнатьевич перекрестился.
— Значит, я теперь Соровский? — испытующе поглядел я на Фёдора Игнатьевича.
— Добро пожаловать в род, — отсалютовал тот мне бокалом и выпил. — Но, Александр Николаевич, вы поймите всю серьёзность ситуации… По документу вы уже — стихийник.
И Фёдор Игнатьевич на меня уставился в ожидании понимания ситуации.
— Обязуюсь не посрамить! — сказал я.
— Александр…
— Да понял я, понял!
— Понимания не достаточно. Нужны конкретные действия. Я многократно рискую всем, что имею, чтобы устроить вас в нашем мире…
Опять он на жалость давит. Ну вот что за человек, а? Терпеть ненавижу, когда меня на эмоции разводят. Ладно если в книжке — там я и всплакнуть могу, ежели ситуация трагическая. Но вот так-то, бездарно и неуклюже…
— Если моя жизнь для вас ничего не значит, то подумайте о Татьяне, ведь я вижу, с каким теплом вы относитесь к ней!
У-у-у, вон до чего дошли. Это уже, видать, напиток животворящий действует. Явно магический какой-то.
— Так вы чего хотите-то? — зевнул я, всем своим видом показывая, что я не из таковских.
— Начните развивать дар, который в документах и прописан!
— Погожу пока, — отмахнулся я.
— Т… то есть, как — «погожу»? — подпрыгнул Фёдор Игнатьевич.
— Ну, так — погожу, погляжу. В академии осмотрюсь, туда-сюда…
— Александр Николаевич, это опасная шутка, и я…
— Слушайте, Фёдор Игнатьевич, ну а вот когда вы были уверены, что у меня вообще никакого дара нет — вы как себе это видели?
Смешался Игнатьич. Уставился в полупустой стакан озадаченным взглядом.
— Точно так же бы пошёл и запреподавал, — сказал я. — Так и сейчас пойду. Какая разница-то? А бумаженцию эту — как? С собой таскать?
— В комнате спрячьте, — уныло сказал Фёдор Игнатьевич.
Я пошёл к себе, прятать документ, но по пути заметил, что из-под двери библиотеки выбиваются яркие вспышки. Не удержался — заглянул.
— Ты чего тут? — спросил я Таньку, которая стояла посреди помещения, размахивая руками. Браслет на левой то и дело вспыхивал.
— Дверь закрой! — зашипела Танька. — Чего притащился? Я за книжкой!
— Совсем обалдела, рыжая⁈ — возмутился я шёпотом, прикрыв за собой дверь.
— Что? Не спится мне, на нервах вся, видишь, бледная стала, худая.
Я критически окинул её фигуру взглядом. Пожалуй, правда чуток всхуднула. Депрессивная принцесса третий день под прессом стресса…
— Тебе взять? — деловито осведомилась она.
— Бери сразу две.
— Хорошо, две возьму.
— Мне две. Всего — это четыре будет, — уточнил я и добавил: — Воровать — нехорошо.
— Ну, сдай меня, — огрызнулась Танька.
— Да кому тебя сдашь? Мясник и тот не возьмёт — тощая…
— Всё, молчи, я пошла по паутине!
Впервые я увидел, как Танюха «ходит по паутине». Браслет у неё на руке отчаянно мигал, а вскоре сама Танька начала… мигать. То есть, то нет, то опять есть, а то — снова нет. Вдруг, в очередной раз появившись, она резко хлопнула перед собой руками и повалилась в кресло с громким: «Уф-ф-ф!». На столик перед ней упали четыре книжки в пёстрых обложках.
— Вот оно, значит, как я на свет появился, — сказал я и потрогал книжки.
Добротные, судя по переплётам — из недавних. Небось уже очередь на год. А мы их — того… Вот раскаиваюсь неимоверно, наверное, даже спать погано буду.
— Угу, — не стала спорить утомлённая Танюха. — С тех пор я — только ночами.
— Однажды за тобой придёт межмировая библиотечная полиция.
— К приличным людям полиция не ходит, чтоб ты знал. Полиция — вон… — Она неопределённо махнула левой рукой, и я взглядом зацепился за браслет.
— Слушай, а что за штуковина-то, явно магического характера? — спросил я. — А у меня почему нет? А вдруг мне надо?
— Не надо, пока дар не начал развивать, тебе накапливать нечего, — отрезала Танька. — Ого! Это документ тебе сделали? А ну, покажи!
Я дал ей бумаженцию, а сам присел на подлокотник кресла, взял Таньку за руку и принялся рассматривать браслет. Не сказать, чтоб