– Мы потеряли парус, капитан!
Клочок белой ткани взвился в темное небо. Потоки воды обрушивались на палубу, сбивая с ног, а ветер все гнал и гнал волны, швыряя их корабль как щепку в горной реке.
– Это уже не важно, Хуб.
– Нет, капитан, важно!!
Кароль и Хуб стояли напротив, а капитан держался за обломок мачты.
– Нет никакой Калькутты, капитан, в этих проклятых водах! Вы безумны, а мы хотим жить!
– Она есть, и она совсем близко.
Дюваль поглядывал на люк на нижнюю палубу. Слишком далеко. Ему следовало взять оружие с собой.
– Та, где мы все станем капитанами и получим по кораблю? – усмехнулся Кароль. Он поднял из-под ног обломок перил.
– В Аду или на земле, но мы хотим выжить, а не следовать за вашей бредовой Калькуттой.
Хуб сделал шаг вперед.
– Простите, капитан.
– Ничего, Хуб, я понимаю.
Дюваля спасла волна, та самая, которая защитила от участи оказаться в водах открытого моря, и которая сама потащила его туда. Но прежде она сбила с ног наступающего Кароля, швырнув его лицом на палубу. Обломок перил полетел под ноги капитана. Хуб шагнул назад и вцепился руками в борт. Безумный капитан надвигался, сжимая в руке тяжелый обломок.
Он с трудом протолкнул оба тела в люк на нижнюю палубу, на которой уже плескалась вода и где застыли в своих ящиках в неестественных позах остальные члены команды.
– Ничего, доберемся.
Он закрывал люк, обдирая пальцы в кровь, а сверху били потоки холодной соленой воды, каждые сильнее предыдущего. Наконец тяжелая крышка опустилась, и капитан с последними брызгами бушующего моря полетел вниз. Долгожданное беспамятство, глубокое, как воды бесконечного моря, накрыло его с головой. Тишина.
***
– Удивительно, что они вообще выжили.
Офицер наблюдал за тем, как тела в герметичных анабиозных блоках перетаскивали с обломков спасательного модуля-амфибии в медицинский корпус. Три тела, опутанных трубками и проводами медсателлитов, провозили мимо него. У всех троих травмы головы и сильное истощение.
– Да, им потребовалось все везение мира и немного больше, – согласился начальник станции. – Два месяца на спасательном модуле посреди терраформированной Европы без еды, воды и памяти. Проще было бы реплицировать их и пустить судно на дно, чем поднимать с поверхности. Но теперь приходится экономить на всем, – он раздраженно потер скулу ладонью.
– Откуда они вообще?
– Большинство – курсанты пилотной школы. Тут должны были получить назначение на грузовые челноки, возить руду с Ио и Ганимеда. И Дюваль – бортовой врач. Одиннадцать капитанов на лодке под командованием врача, – он усмехнулся. – Когда грузовой корабль после солнечного шторма, раскидавшего половину нашей эскадры, прошило обломком на подлете к Юпитеру, эвакуационный блок-амфибия с частью груза, анабиозниками и обслуживающим их врачом отделился от баржи и направился к Европе. Их счастье, что все льды на ней успели растаять и они успешно затормозили в атмосфере, а затем рухнули в океан.
– Бесконечный и мертвый океан, – добавил офицер, – хотя поговаривают, что нечто необычное в тех водах водится.
– Кроме этих бедолаг там никто еще не был. Интересно, как они вышли в зону наблюдения за дрейфующими льдами, не заметь их спутник – мы бы их никогда не нашли. Да и что там вообще произошло?
Офицер только пожал плечами, глядя вслед удаляющимся каталкам. Затем он прижал рацию к уху и произнес:
– Станция «Калькутта». Готовьте отправку.
Большая глубина
00-07. Средний уровень. Диспетчерская
– Привет, Макс.
– Привет, Девочка.
Я упал в кресло оператора, скинул куртку и закурил, не спеша перелистывая отчет за минувшую ночь. Девочкой она не была. В принципе, человеком тоже. Я просто слышал ее голос каждую ночь дежурства, по глупой шутке инженеров созданный женским. Видеть меня она не могла, но чувствовала мое присутствие сотней датчиков давления, улавливающих легчайшие шевеления воздуха. Иначе видела бы, как я курю всю ночь контрабандные конкордийские сигареты и листаю журналы дежурных, а иногда и просто бульварные книжонки на желтой бумаге. В основном она молчала. Иногда напоминала о себе шуршанием шестеренок и роторов, щелчками клапанов, срабатывающих в произвольном порядке, и тогда я грозил ей пальцем в неподвижную медную маску, заменяющую лицо, и возвращался к чтению. Скука. На станции всегда скучно, даже когда спишь, потому спать хотелось только под утро, обычно за час до прибытия смены.
– Макс?
Я разогнал туман перед глазами и успевшую победить дремоту. Журнал валялся обложкой вверх у меня под ногами, во рту был незабываемый вкус пепельницы. Часы показывали без четверти пять.
– Да, Девочка, чего тебе?
– Вы не закончили отчет.
– Да что ты такое говоришь? – я раздраженно откинулся в кресле. Я должен был вложить перфокарту в ее блок четверть часа назад, все верно.
Она промолчала. Я тоже. Иногда она умела раздражать, как и веселить. Ее голос – не более чем несколько сотен словосочетаний на виниловых валиках, переключаемых по мере необходимости, но она умело оперировала ими и придавала речи живой характер.
– Девочка, спой мне.
– Что, Макс?
– Ничего, добрых снов.
Я скрючился в кресле, прикрыв колени курткой. Под мерное гудение паровых труб и гул железа, сдерживающего огромное давление, мои мысли поплыли по пустым коридорам станции и дальше сквозь обшивку в темную толщу воды, вниз к ущельям, к темным норам, в которых горели голодные хищные глаза.
Механическое табло ожило, завращались латунные буквы и цифры. Отверстие за отверстием кодом Шаннекера набирался мой отчет, но не моими руками. Игла подключенного к Девочке пробойника нещадно дырявила шершавый картон. Иногда игла останавливалась, задумчиво замирала. Девочка думала, и сквозь сон я чувствовал на себе взгляд ее медного лица.
"Я не вижу снов, Макс!"
13-55. Верхний уровень. Операторская
Жизнь на Глубинной станции 2 текла своим чередом. Отчеты уходили вверх, приказы спускались вниз и существенно теряли в объеме, пожалуй, по причине избыточного давления тут внизу. Один из них я держал в руках, и стараниями координатора станции он изрядно похудел.
Глубинную станцию принято было представлять некой трубой, опущенной от островов неподалеку от Близнецов в темные холодные воды на глубину полутора кватрумов. Звучало, конечно, жутковато, но тут на станции использовались кватрумы близнецов, а не Архипелага – почти вдвое меньшие по длине. Конкордийцы сказали бы проще – триста метров. Сюда на глубину паровыми машинами и насосами нагнетались пар, вода и воздух. И даже небольшое количество электричества для радиосвязи. Паровой лифт регулярно уходил вверх и спускался вниз, привозя еду, оборудование