Кажется, Секо продолжал его проверять. Через день они съездили в другой лагерь РПК, куда допускали курдов дружественной ПСК [13] . Мансур разговаривал с ними по-арабски. Поздно вечером, когда они добрались до своего домика в зарослях тамариска и кустов, Секо, скинув тяжелые берцы сорок седьмого размера, переобувшись в шлепанцы (этого было достаточно, чтобы гигант-телохранитель чувствовал себя дома, так он отдыхал, не снимая при этом сбрую и в особенности кобуру с «береттой»), сказал, попивая кофе:
— Абдулкабир сказал, что ты говоришь на багдадском диалекте.
— Естественно. Учитель-то был из Багдада. А что, неподходящий диалект? — Его уже начинали злить вопросики Секо, вроде бы невинные, но все с подвохом.
— Чего ты завелся? Просто прикидываю, поймут ли тебя в Сирии.
— Не волнуйся. Разберусь. — Мансур уже перешел с Секо на «ты», несмотря на существенную разницу в возрасте. — Если я сказал, что справлюсь с переводом, то так оно и будет. «Как ты себя поведешь, такое и будет воздаяние», — сказал он по-арабски.
Секо арабский знал, но не слишком хорошо, попросил перевести.
— Это отсылка к Корану. В том смысле, что если обману, то мне воздастся. Предпочитаю быть правдивым. Дешевле обходится во всех отношениях.
— Ценное качество, хафиз [14] , — вроде как с иронией назвал его Секо.
Мансур и до этого цитировал аяты священной книги довольно часто, причем применял их в подобающей обстановке, не для шутки, только так их и дозволялось произносить мусульманину. Обладая фотографической памятью (как выяснилось во время его спецобучения), он в самом деле помнил Коран практически наизусть и относился к священной книге с трепетом.
Мансур пожал плечами, подумав, что его учитель арабского, и в самом деле багдадец, наверняка очень удивился бы, услышав, с какой легкостью теперь разговаривает его нерадивый ученик. Причем может перейти и на классический арабский, и на сирийский диалект. Мансур рассчитывал, что, уж во всяком случае, Секо и его коллеги по РПК не обладают богатыми лингвистическими и филологическими познаниями в арабском и не заметят таких нюансов.
В темном, как в подвале, доме Секо было четыре комнаты с окнами-амбразурами. Тут все время хотелось включить свет. Установленная курдами на горной речке динамо-машина питала не только почти все лагеря, разбросанные по горам, но и фермы иракских крестьян, расположенные чуть ниже. Однако светила лампочка под потолком тускло. Оружия в доме было столько, что в непредвиденной ситуации они смогли бы вести полноценный бой несколько часов, используя узкие окна для выцеливания врага. Но это в честном бою. А если нагрянут турки, да с неба, да по точным координатам, полученным от шпионов из ДПК… Останется груда дымящихся обломков бетона, висящих на ржавой арматуре, и более ничего.
Мансуру выделили заднюю комнату с похожим на прежний сырым матрасом, пластиковой табуреткой, выполняющей многогранную роль столика, полки, письменного стола и собственно табуретки. Впрочем, и обычный письменный стол в доме имелся — с ноутбуком, принтером и рацией. Он находился в подобие гостиной — помещении, куда выходили двери остальных комнат, расположенной в центре дома, без окон — наверное, самое безопасное место, чтобы этот островок оставался наиболее защищенным и можно было в случае боя успеть связаться со своими. Хотя имело ли это смысл, если учесть, что у Секо всегда на поясе находится трубка спутниковой связи…
Сперва Мансур было выдохнул, когда встреча с Секо состоялась и схлынуло первое напряжение, но за первой волной неизменно накатывали вторая и третья… И они накатили. С безысходностью вкупе. Его положение не сильно-то изменилось. Из плюсов лишь то, что появилась своя отдельная комната, без соседей. А во всем остальном, по большому счету, все шло по-прежнему. Никакого доверия сверх ожидаемого. Уровень рядового писаря-переводчика при Секо, который выполнял при Карайылане роль начальника службы безопасности. За две недели работы он так ни разу и не увидел Черную змею — такое прозвище носил Мурат Карайылан. Собственно, Мурат получил фамилию, как и многие курды Турции, по названию турецкого города, которое переводилось именно так — черная змея.
Как форсировать ситуацию, поднимать свои ставки, Мансур пока не знал. Понимал только одно: надо терпеливо в манере паука ждать подвернувшуюся дичь, расставив сети. Сойдет даже «дрозофила», самая ничтожная мушка. Главное, зацепиться за любую возможность и проявить себя, развить успех.
Намечались более интенсивные, чем обычно, контакты ПСК и РПК с сирийскими курдами, шла речь о подготовке каких-то документов для встречи с кем-то влиятельным — это единственное, что ему удалось вычленить из документов, которые переводил, из разговора с бойцом ПСК, по косвенным намекам Секо, напоминающим нечеткие тени, каждый вечер оккупировавшие большую комнату с компьютером и рацией, когда свет лампочки под потолком мигал, а то и гас на несколько мгновений. С чем связана возросшая интенсивность, Мансур пока понять не мог. Но очевидно, намечалось что-то интересное.
Об этих контактах в Центре, разумеется, знали. Когда Мансура готовили к работе, буквально накануне отъезда его загрузили по полной программе актуальной на тот момент информацией, все, что поступало от агентуры и других разведчиков. В такой ситуации Мансура накачивали максимально совсекретными сведениями по этому направлению, чтобы он мог анализировать, сопоставлять с тем, что происходит на его участке работы, на его делянке. Он сам себе казался бойцом боев без правил, которого в качестве подготовки к бою нашпиговали анаболиками.
Один из переведенных Мансуром документов, полученных от Секо, походил на совместное коммюнике с туманными формулировками о примирении. Кого с кем и кому адресовано — никакой конкретики. Вроде бы болванка, в которую в самый последний момент вставят названия сторон, о которых идет речь, и адресат.
С кем могли желать примирения сирийские курды? И так, чтобы в качестве помощника выступала РПК? Вариантов не так уж много.
О турках речь не может идти ни при каких обстоятельствах. Они непримиримые. Мансур это знал как никто другой. Он учился в турецкой школе, варился в стамбульском котле все детство и часть юности, понимал, что отношение к курдам не менялось, несмотря на внешнюю картинку. Да, хотя бы перестали называть курдов горными турками, позволили участвовать в делах Турции на государственном уровне, даже разрешили получить на парламентских выборах около шестидесяти мест для ДПН. Открыли два университета для курдов, заработал ТВ-канал «TRT Kurdi». Но все это вместе взятое выглядело как разрешение на прогулки в тюремном дворе под висящим на кирпичной стене узилища лозунгом «А что вас не устраивает?