После непродолжительной экзекуции дознаватель раскраснелся, притомился и решил, что для начала достаточно. Мансура с разбитым носом увели в камеру, но теперь уже в другую, где сидело трое, смахивающих на обычных уголовников. У Мансура возникло опасение, что его хотят прессовать и в камере, продолжив «воспитательный» процесс. Но парни были заняты какой-то философской тихой беседой. Когда Мансур прислушался, он услышал, что разговаривают они по-арабски и обсуждают, где лучше «щипать» карманы, на каком базаре в Ираке самые ротозеи. Карманники — народ смирный. К тому же они не были курдами, и это обстоятельство его обрадовало.
Он сам заговорил с ними по-арабски, благо был носителем багдадского диалекта с характерными словечками, которые почерпнул из отцовского лексикона, а тот в свою очередь вращался в среде простых людей, тех же самых торговцев с базара. Общие темы нашлись. Мансур пожаловался, что его схватили вместе с торговцами с рынка. Ни за что ни про что. А он сын простого сапожника. Теперь не хотят отпускать. Бьют.
Из жалости карманники дали ему закурить. У Мансура при обыске отобрали все, буквально до крупиц табака в швах карманов.
Арабский очень пригодился. Отец как в воду глядел, настаивая на том, чтобы он совершенствовал именно этот язык.
Дома Мансур отца почти не видел, тот мотался по командировкам — в Сирию, на Северный Кавказ, в Узбекистан, Таджикистан. Из командировки в Афганистан Горюнов привез очередное ранение и звание Героя России. Только теперь Мансур с тоской ощутил, как соскучился по нему, Саше и по брату с сестрой. Отец все время пророчил ему провал… Неужели это в самом деле провал?..
Не понимал Мансур, почему не тащат на очередной допрос, что происходит за сырыми, несмотря на жару, стенами камеры. В голову лезли мысли о другой тюрьме, которая находится в Сулеймании.
В одну из поездок в Сулейманию, по поручению Секо, Мансур, проверяясь, нет ли за ним хвоста, зашел в тюрьму-музей Амна Сурака. Там при Саддаме держали политзаключенных, в большинстве своем курдов. До 1991 года, когда курды захватили тюрьму и освободили заключенных.
Там были манекены, изображавшие заключенных, подвешенные за руки, скованные наручниками за спиной, с мученическими лицами, или привязанные за щиколотки к бревну с выставленными вверх босыми пятками, по которым лупит надзиратель палкой, или спящие стоя, прикованные к трубе так, что нельзя ни сесть, ни лечь…
Мансуру полезли все эти картинки в голову очень некстати. Он не сомневался, что не Саддам изобрел такие «тренажеры» для особого молчаливых заключенных, и после Саддама они были и будут. Его пугали только калечащие методы допроса, когда уже не просто бьют, а что-нибудь могут отрезать, по мнению заплечных дел мастеров, лишнее.
Еда была скудная, но хотя бы пока кормили и давали воду. А ночью Мансура подняли. Он и не спал — во всяком случае, сном назвать это полузабытье не смог бы. Когда полежал на грязной подстилке, валявшейся прямо на полу, джинсы и рубашка превратились в мятые и грязные.
Ему накинули на голову мешок — обычная практика, когда перевозят преступников. Везли не так далеко в машине. Затем завели в помещение, где он ощутил чрезмерную прохладу. Мысль о том, что это морг, встревожила и вызвала очередной всплеск адреналина. Даже в глазах потемнело, хотя куда уж темнее, чем в мешке. Но то другая темнота, которую никакой свет не рассеет…
Когда сняли мешок, он сощурился от света люминесцентных ламп на низком потолке. Перед Мансуром стояли несколько металлических анатомических тележек с телами, вопреки мусульманским да и общечеловеческим традициям не накрытыми простынями. Тут, видимо, в дело вступали другие правила — для нелюдей. Когда все традиции, религии, правила бытия уходят в небытие. А правила эти и без того шаткие, но за которые все держатся, поскольку, когда правила перестают действовать, люди перестают быть людьми.
Мансур сразу же узнал и Селима, хоть и изуродованного до безобразия. Узнал и Хевалу Дениз — девушку-снайпершу, с которой были знаком и отец Мансура, познакомившийся с ней на базе курдов РПК в горах Ирака. В морге было еще трое незнакомых курдов. У всех огнестрельные ранения в большом количестве. Сопротивление они оказывали, как видно, отчаянное. Некоторые были еще живы в момент захвата, если судить по следам избиения и пыток.
Селим мог выдать всю эту схему с документами на его имя и легендой из его жизни. Хотя он точно не знал, для кого именно это все потребовалось. Мансур обратил внимание на его ранения. Нет, с такими огнестрелами он не выжил бы, не дотянул до допроса. А раздробленная челюсть — это скорее следствие или взрыва, или уже со злости труп пнули.
С кем они вступили в огневой контакт? Как вообще попали в Эрбиль? Теперь уж он об этом не узнает. Надежды на освобождение таяли с каждой минутой. Отсчитывая эти минуты, тикали часы, круглые и большие, как на вокзале, висевшие в помещении морга. Их щелчки разносило эхом, отражавшимся от кафельных стен.
Он попытался вызвать в себе рвотные позывы, чтобы походить на сына сапожника, а не на бойца РПК, привыкшего к виду трупов, и особенно не на разведчика, который проходил спецкурс с неоднократным посещением морга. Но как ни старался, только поморщился брезгливо.
— И куда вы меня притащили? Вы что, ненормальный? — спросил он у дознавателя, с торжествующим лицом идиота демонстрирующего обнаженные трупы. — Что вы мне суете этих мертвецов? Что вы этим хотите доказать? Почему меня до сих пор не отпустили? Ваше руководство знает о вашем безумном самоуправстве?
— Вот! Вот Селим Диджле! — дознаватель схватил Мансура за локоть и подтащил к трупу Селима, ткнул в него, почти в самое лицо, вернее в то, что от него осталось. Нижнюю часть словно камнем размозжили.
Мансур опять попытался вызвать в себе тошноту. Но от нервного напряжения его зажало еще сильнее. Он даже запаха не чувствовал. Организм действовал в экстремальной обстановке помимо него и защищал его как мог. В данном случае не так, как хотел Мансур.
Если бы не наручники, он уже прикончил бы дознавателя голыми руками. Когда тот его отпустил, оттолкнув к столу, на котором лежала Дениз, Мансур почувствовал предательски подступившие к глазам слезы. Увидеть здесь девушку он вовсе не ожидал. Совсем недавно с ней общался на стрельбище. Шутили, смеялись… Сейчас он не мог смотреть на ее восковое бледно-желтое лицо с запекшейся кровью на виске и свалявшимися потускневшими волосами. Он подумал с безумным облегчением, что Кинне