Он уже задолго до перемен в подходах следователя выбрал одного из охранников, которого видел чаще других. Парень был мнительный, хоть и здоровяк. Мансур исподволь начал его обрабатывать. То цитировал Коран, пока его вели по коридорам до камеры, демонстрировал свою набожность, бил на жалость, намекал на несправедливость. Особо разговаривать с ним было некогда, но Мансур старался успеть, пока Зияд вел его или волочил (в зависимости от интенсивности допроса) до камеры, когда выдавал еду.
Довольно скоро Зияд стал приносить ему заметно больше еды. Когда тащил от следователя, не пинал, как другие охранники, и старался не попадаться на глаза следователя, когда тот вызывал охранников для воспитания упрямого задержанного, все еще стоявшего на своем, дескать, он Селим — сын сапожника.
Мансур уже вызнал, что брат Зияда пропал в Мосуле, когда там были самые ожесточенные бои. Стало понятно, что брат воевал не на стороне правительственных войск, а в рядах ДАИШ. Как вообще такой охранник оказался здесь, в тюрьме, где содержат в основном террористов ДАИШ?
Наверное, поэтому Зияду импонировала набожность заключенного. Мансур стал поддавливать, намекая на свою связь с радикалами и с ИГ. И то, что за ним стоят серьезные люди, которые могли бы помочь бедствующей, насколько он понял, семье брата Зияда — двум его женам и шести детям. Да и самому Зияду с его четырьмя сыновьями, человеку малограмотному и подверженному влиянию. Манипулировать такими слабыми людьми Мансура учили.
А следователь на допросе вместо тумаков вдруг спросил, есть ли среди знакомых «Селима» египтяне. Вопрос очень не понравился Мансуру. Он понял, что горячо, слишком горячо. Кто-то начал направлять усилия следователя в нужное этому «кому-то» русло.
— Нет. Я не был в Египте, — покачал он головой. — Всю жизнь живу в Ираке. Работаю с отцом. Максимум ездил по Ираку, покупая заготовки для нашего бизнеса, если то, чем мы занимаемся, можно так назвать. Вы когда убедитесь, что я Селим?
— Ты не Селим, — усмехнулся следователь и закурил, изводя Мансура, не курившего уже очень давно, запахом табачного дыма, знакомого с юности. Отец где-то доставал именно иракские сигареты или сирийские и обкуривал всех домашних. — И вскоре тебе предоставят доказательства, которые ты так жаждешь получить. Напомнят, в чем ты подозревал египтянина… Что? Уверенность твоя поуменьшилась?
— Смотрю и думаю, что вы тут все спятили. Несете какую-то галиматью!
За это Мансуру дали пару тычков кулаком в живот, но без энтузиазма. Как видно, те, кто слил информацию о египтянине, просили не калечить раньше времени.
… — Тобой интересовались «евреи», — шепнул Зияд уже около камеры. Он его сегодня конвоировал. — Я видел, приперлись два офицера, один в гражданском, стояли их джипы во внутреннем дворе. Трепались с твоим следователем, ржали. Мне сказали, что завтра ночью тебя переведут к ним на базу. Тогда тебя там размажут по стенке. Я завтра дежурю сутки. Выведу тебя и сбегу сам. Надоело мне все это! Ты же обещаешь, что мою семью вывезут в безопасное место?
— Я ведь тебе говорил, о твоих мы позаботимся, — твердо сказал Мансур, а у самого сердце обвалилось в пятки при мысли, что побег не удастся. Другого шанса не будет. — Нам в любом случае не стоит ничего бояться. «Не говорите о тех, кто погиб на пути Аллаха: “Мертвецы!” Напротив, они живы, но вы не ощущаете этого».
Зияд растроганно моргал в полумраке тюремного коридора. На него удивительным образом действовали цитаты из Корана. Однако и Мансур испытывал сейчас волнение, произнося слова из священной книги. Они единственные его поддерживали.
— «Мы непременно испытаем вас незначительным страхом, голодом, потерей имущества, людей и плодов. Обрадуй же терпеливых». Все у тебя будет хорошо, Зияд, ты добрый человек и правоверный мусульманин. Нет ничего главнее этого в жизни. Не удастся «евреям» нас сломить.
— Тихо, сюда идут, — шепнул Зияд и грубо прикрикнул: — Давай передвигай ноги. Что ты плетешься? — Он толкнул Мансура в спину, но, смягчив движение руки, даже придержал его за рубашку, грязную, окровавленную, чтобы ослабевший парень в самом деле не упал на каменный пол камеры. — Завтра, — шепнул он и закрыл дверь, лязгнув засовом.
Мансур схватился за голову. Всё! Это край, после которого будет падение в бездну, либо взлет. Безумная надежда на спасение перехватывала дыхание, но тут же наваливалась беспросветная тоска страха. Хоть бы дали оружие, он готов пробиваться с боем. Хоть бы нож…
«Мальчишка! Идиот! — ругал он себя. — Надо было не давать себя арестовать еще там, на вечерней улице Эрбиля. Можно было отбиться, убежать. Сам себя загнал в угол. Постоянно на допросах в наручниках. Куда теперь рыпаться? Рассчитывать на Зияда…»
Ночью его вдруг поволокли на допрос. И там его ждал сюрприз в виде румяного самодовольного американца. Чисто выбритого, надушенного, в камуфляже с надписью на кармане U.S. AIR FORCE. Седые виски, но моложавый, в продолговатых, но закругленных по краям очках. Иракский следователь в допросной не присутствовал.
Американец явно пришел поглазеть на «товар». По фото избитого Мансура, а его в самом деле фотографировали, церэушники могли и не опознать. Сейчас, похудевший за две недели донельзя, весь в гематомах, ссадинах, чумазый, лохматый, он не походил на того переговорщика-переводчика в чистой рубашке, коротко стриженного, выбритого, которого видел египтянин в Эмиратах и Египте.
Маскирующийся под летчика разведчик бить Мансура, само собой, не стал. Предложил сесть. Мансур остался стоять. Хоть как-то выразить свой протест против незаконного ареста.
— Вы слишком хорошо держитесь для обычного сына сапожника и даже для бойца РПК, — заметил американец с улыбкой. — Вам лучше уяснить сразу, что придется с нами сотрудничать.
— Не понимаю, что вы говорите, — сказал Мансур по-арабски. Он тянул время и продолжал вести свою линию, хотя осознавал, что провалил ее уже давно. В самом деле, сын сапожника уже ползал бы в крови и соплях, рыдал, признавался бы во всех смертных грехах, лишь бы его не били и отпустили.
Без затруднения американец повторил все то же на классическом арабском.
— С кем это «с вами»? — переспросил Мансур.
— Вы знаете