Они попали в узкую прихожую с мягкой желто-красной ковровой дорожкой на полу, скрадывающей шаги. Кинне скинула туфли и прошла в комнату, не оглядываясь на гостя. Тот смущенно потоптался, снял ботинки и последовал за ней. Она уже сидела у стола и что-то писала.
Письменный стол с гнутыми ножками находился в резной арке оконного проема. Внутри квартира была отделана деревом, слегка подпорченным термитами, но от этого выглядевшим еще более аутентичным и дорогим. Пахло кофе и жареными каштанами. Длинный кожаный коричневый диван стоял вдоль стены и был накрыт белым, вязанным из тонкой пряжи пледом.
Кинне дописала и хотела было что-то сказать, но Мансур остановил ее жестом. Он забрал протянутую ему записку, коснувшись руки Кинне. Взял с ее стола ручку и бумагу и написал:
«На углу улицы стоит черный “Фиат”. Он вел нас от свадебного зала. За тобой или за мной? Ты замечала слежку раньше?»
Он подумал, что так топорно спецслужбы вряд ли действуют. Если только демонстративно, чтобы их заметили и испугались. А испугавшись, начали предпринимать резкие действия: к примеру, Кинне попытается связаться с братом или с его приближенными, чтобы сообщить о слежке, попросить о помощи, тогда удастся выявить каналы связи, дополнительную информацию о курдах РПК, а то, еще чего доброго, она выманит таким образом в Турцию своего любимого брата. При таком раскладе очевидно прослушивают и ее квартиру, и телефоны.
Кинне без испуга взглянула на него. Скорее, удивленно и написала на том же клочке ответ:
«Не замечала. Там, в горах, есть парень, зовут его Джалил Джасим. Я предупрежу его о твоем приезде в ближайшее время. Он отведет тебя к Секо, я попрошу. У тебя есть записка для брата… А то, что мы молчим, не вызовет подозрения? Пускай думают, что мы целуемся».
Когда он дочитал и она это увидела, то улыбнулась, заметив, как он краснеет.
«От тебя можно уйти незаметно? — написал он. — Или только по этой лестнице?»
«Есть лестница внутри дома, выходит на соседнюю улицу. Но там ведь тоже могут ждать».
«Вряд ли, они не рассчитывали, что ты вернешься не одна, но вскоре могут подтянуть помощь и тогда выставят людей около второго выхода».
«Уходи! — велела она в очередной записке. — Опасно задерживаться здесь дольше».
«Не вздумай связываться с базой, ни с кем из курдов, кто хоть как-то причастен к РПК. Сожги все эти записки. Замри и живи своей обычной жизнью. Я постараюсь узнать, как тебе лучше поступить, как безопаснее. Ничего не предпринимай. С тобой свяжутся от моего имени, может, Бахрам, может, еще кто-то, может, и я сам успею до отъезда».
Кинне кивнула и оглянулась на комод, где стояла керамическая вазочка с ее украшениями. Она взяла оттуда простое серебряное кольцо с тиснением из геометрических узоров и протянула ему. Приложила руку к сердцу.
Он покачал головой, не желая брать, тогда она написала: «Я дарю тебе на память, к тому же это будет знак для Секо». Мансур нехотя взял и сунул кольцо в карман пиджака. В коридоре надел куртку, стараясь не шуршать. Кинне знаками показала, что выйти придется через кухню. Он миновал оранжевые кухонные шкафчики, над которыми висели керамические расписные тарелки, тут сильнее пахло кофе и ванилью от большого серебряного блюда с булочками. Напоследок пахнуло духами Кинне, блеснула шелковистая синяя ткань ее платья в свете, проникшем из приоткрытой двери, — на лестничной площадке было прямоугольное окно, обрамленное тяжелой деревянной рамой, с подоконником, уставленным ящиками с алоэ, ажурно свисавшим вдоль стены.
Дверь закрылась за его спиной, и Мансур понял, что теперь надо использовать все навыки по выявлению наружного наблюдения, полученные в Москве, отработанные там на улицах и в транспорте многочасовыми тренировками.
Он долго бродил по Стамбулу, сидел в кафе, курил кальян с яблоком, осматривая улицу через дождливые оконные стекла и дым, висевший в наргиле-кафе. Ходил часа три, чтобы быть уверенным, что не приведет за собой хвост к Бахраму. А потом огорошил старого курда информацией о слежке за Кинне.
Бахрам помрачнел, полез в металлический шкафчик, где у него стоял автомат Калашникова и лежал спутниковый телефон. Он стал звонить кому-то и советоваться, но ушел из комнаты, чтобы разговор не слышал Мансур. То ли по старой привычке, когда Мансур еще был мальчишкой, который не должен слышать лишнего, то ли не доверял ему Бахрам все свои тайны. «Уж не с Секо ли он связывается? Тогда зачем огород городил с Кинне, если у него прямая связь?»
Но Бахрам отверг сразу же эту версию, когда Мансур заикнулся было.
— Служба безопасности сама с ним свяжется. Я не хочу в это дело встревать. Ее, как видно, в самом деле взяли в оборот. Надеются, что она их выведет на Секо.
— Они возьмут ее? Ты же неплохо изучил повадки спецслужб.
Бахрам прикидывал варианты, закурив и покашливая:
— Через какое-то время, скорее всего, когда ничего не добьются отслеживанием ее контактов и соцсетей.
— А то, что она в такой клинике работает… Это поможет ей избежать ареста? Понятно, что у местных контрразведчиков нет никаких улик, но это их никогда не останавливало. Но все-таки американская клиника…
— Идея неплохая. Она там вроде бы на хорошем счету, — почесал плешивеющую макушку Бахрам. — Я посоветуюсь с нашими товарищами, и ей порекомендуют, как себя вести. И правда, пусть пойдет к главврачу, — Бахрам закатил глаза с красноватыми белками, сочиняя удобоваримую версию для Кинне, — скажет, что придется уезжать из Турции, поскольку здесь не ценят ее врачебные таланты и выживают из страны, устанавливая слежку.
— Ну да, это единственный вариант, — покивал Мансур, коснувшись кармана с кольцом от Кинне. — Уехать за границу сейчас ей, вероятнее всего, не дадут. Такую рыбку упустить нельзя. На нее ведь и акула может клюнуть. Если только вам постараться увезти ее нелегально.
Бахрам посмотрел на него задумчиво:
— Ты стал рассуждать слишком умно. Но при всей твоей благоразумности не суйся в это дело. Тебе надо быстро уехать. Иначе ты рискуешь тоже попасть под наблюдение. MIT ведь не дремлет. Мне твой отец голову оторвет, если с тобой приключатся неприятности, так сказать, в мое дежурство. Когда ты уедешь в Ирак, я вздохну свободно.
Мансур и