Сперва из вежливости расспросили о Царьграде, хотя что им до него… Хлебнув из кубков, заговорили о страшной битве с Мамаем. Оказалось, дядя Симеона был там затоптан конями, двоюродный брат получил ранение в грудь, истек кровью и отдал Богу душу уже после победы, а сосед лишился глаза. Как положено, помянули убиенных доброй чаркой и запели протяжно, с надрывом…
Кот Веня такую суету не одобрял: «Двуногие скоты бесятся», – и со злости нагадил под пиршеским столом, но никто того не заметил – не до «благовоний»…
Вскоре в доме показалось тесно. Высыпали на двор и пустились в пляс с присвистами да прибаутками, так что пыль столбом… Жарили до бесчувствия… Эх, матка Русь загуляла! Ей только повод дай, дальше само пойдет…
Наутро, придя в себя, купеческий сын отправился на княжеский двор… За его отсутствие много воды утекло в Москве-реке, потому дьяк совсем позабыл о соглядатаях, тем паче что от них не было ни слуху, ни духу.
– Время-то пережили какое, не приведи Господи! Думал, сгинули, – оглядев Симеона и почесав голову молвил он. – Значит, жив, бродяга, и батька твой зря напраслину на меня возвел и поносил, как последнего злодея…
– Как же так?! Мы ведь посылали тебе грамотку с армянином, дядя Нестор… – принялся оправдываться Симеон, но дьяк только руками развел:
– Ничего не получал. Вот тебе истинный крест! А где твой товарищ, чернец?
– Преставился Еремище… – повесил голову купеческий сын, и дьяк перекрестился.
В тот же день Нестор доложил князю о возвращении соглядатая, и тот затребовал к себе Симеона, а потом и Шишку. Узнав обстоятельства смерти своего любимца, Дмитрий Иванович только зубами скрипнул и послал людей в Коломну за Мартинианом, но тот еще по весне сгинул. Ввиду того что другой убивец, Федор Шолохов, находился в Константинополе, вне досягаемости московского правосудия, князь решил хотя бы разорить языческое гнездо. Волхвы были врагами церкви и светской власти, их не считали за людей, и они не рассчитывали на пощаду.
Вспомнив нарочитое благочестие своего приближенного Андрея Ивановича Одинца, которым тот часто кичился, Дмитрий Иванович послал за ним – этот уж постоит за веру… Князь не помнил случая, чтобы он опростоволосился. К тому же он был дружком Кочевина-Олешеньского. Пусть же исправляет его недосмотр.
По дороге на государев двор Одинец гадал, куда его пошлют – в Тверь или в Рязань, ибо с обоими соседями назрела необходимость в переговорах. А может, в Орду? Он знал тамошний язык и был знаком со многими влиятельными людьми в Сарае-Берке.
– Собирайся в Вологду, за вотчинником Никитой Шолоховым. Он не только язычник, но и волхв, а его сынок – дерьмо смердящее, злодей, каких мало. Наместником там сидит Квашня, он даст тебе людей, сколько потребуется, доставь мне только Шолохова живым или мертвым.
Ехать в далекую северную землю не хотелось, а связываться с идолопоклонниками и подавно, ибо в глубине души Одинец побаивался их. Кто знает, что выкинут эти чародеи… С обычным человеком проще и как-то привычней, а о них ходят невесть какие слухи… Но куда денешься, с князем не поспоришь.
Обширные пространства к северо-востоку от Вологды тогда активно осваивались. Переселенцы расчищали землю под пашни и пастбища, основывали солеварни, добывали железную руду, промышляли пушного зверя. Несмотря на удаленность, Вологда имела важное значение. Отсюда речными путями удобно было продвигаться в Заволочье, Устюг, Пермский и Югорский края. Еще недавно она всецело принадлежала Господину Великому Новгороду, но теперь здесь сидели два наместника: московский и новгородский. Мир меж ними порой нарушался, тогда город переходил из рук в руки, однако эти усобицы не выходили за пределы здешней земли. В Москве и Новгороде делали вид, что ничего особенного не происходит.
Добравшись до Вологды, Одинец явился к великокняжескому наместнику Ивану Родионовичу Квашне и принялся расспрашивать о боярине Шолохове.
– Тут, любезнейший, захолустье, двубожников, которые и Христу молятся, и Перуну поклоняются, полным-полно. Что касается Никиты, то его вотчина верстах в ста отсюда, а может, и поболе. Добраться туда можно только по реке… – ответил тот, и в глазах у него сверкнула лукавая языческая искорка.
Впрочем, последнее, может, лишь померещилось. Хозяин пригласил гостя отобедать. Сперва подали уху черную с перцем и чесноком, за ней кулебяку с зайчатиной, следом похлебку с бараньими мозгами, потом куру рассольную (варенную в рассоле) и пирожки со всякой рыбой. Все это ели с перцем, уксусом, хреном, пряными кореньями и взварами (соусами), неторопливо работая то ложками, то ножами. Ласковые боярские холопы наполняли кубки крепким медом и забористым светлым пивом, подносили одни блюда и убирали другие. Объедки, притворив за собой дверь, съедали в сенях, из-за некоторых даже дрались вполсилы, а за столом неспешно текла беседа о ценах на пушнину, о сборе податей, о волке-людоеде, объявившемся в окрестностях. В конце трапезы Одинец вернулся к своему поручению и затребовал полсотни воинов с попом.
– Священника бери – не жалко, но зачем тебе столько ратников, не на войну ж идешь? В городе неспокойно, того и гляди, с новгородцами сцепимся, а с кем я останусь?
– Это не моя забота, – отвечал гость, отхлебывая из кубка.
Квашня только вздохнул и дал людей, а через неделю, когда вышло размирье, пожалел о том… Но Андрей Иванович был уже далече.
Берега реки, по которой шли ладьи, были дики и безлюдны. Здесь в угрюмых чащах христианские миссионеры безуспешно искореняли языческих божков, и непуганый зверь, выходя на водопой, без страха взирал на плывущих мимо людей. Когда добрались до места назначения, то Шолохова не застали. Кто-то предупредил его об опасности. Более того, даже поживиться ничего не нашли – глиняные горшки, старая утварь да забытый хозяевами черный пес на веревке, злобно скаливший желтые клыки, вот и все… «Скупердяй!» – с уважением подумал Одинец о волхве, ибо сам был таков же, и велел священнику окропить двор святой водой перед тем как устраиваться на ночлег.
Один из крестьян, недоброжелатель Шолохова, поведал о том, что тот укрылся на острове посреди болота, но сразу предостерег:
– Здешние трясины запросто засасывают коня вместе с всадником и снова затягиваются в предвкушении следующей жертвы. Волки загоняют туда лосей и оленей и, пока те уходят под воду, рвут им спины, но коли оплошают и замешкаются, то и сами гибнут. Одни рыси способны растить там своих детенышей.
Огромное неприветливое болото, начинавшееся неподалеку, простиралось на многие десятки верст. Все оно поросло клюквой и осокой, над которыми вились тучи насекомых,