Он улыбается шире. «А ты кого ожидала?» — читается у него на лице. Он снова пишет.
«ПОДОЙДИ, ПОЖАЛУЙСТА», — «пожалуйста» подчёркнуто дважды.
Я встаю на ватных ногах, стараясь выглядеть непринуждённо, хотя его взгляд будто прожигает меня насквозь. Над дверью студии горит красный огонёк. В крошечное стекло на двери наклеена старая этикетка с надписью: «Струны сердца». Я тянусь к ручке — дверь поддаётся.
Прохладный воздух. Залежавшийся запах кофе. Тёплая фланель. Хвойный аромат с оттенком коричневого сахара. Всё вокруг гудит: техника, микрофоны, кофейник на старом шкафу с наклейкой: «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ». Я улыбаюсь. Он и правда отсюда. Мы из одного города. Возможно, у нас есть что-то общее. Например, любовь к моллюскам, плавающим в шестнадцати фунтах сливочного масла.
Эйден с его широкими плечами буквально заполняет собой всё пространство у пульта. Ноги вытянуты под столом. Он машет мне, не отрываясь от пульта — ползунки вверх, ползунки вниз. Всё кажется сложным, но я ведь сама чиню тяжёлую технику. Любопытство берёт верх.
Мне всегда нравилось разбираться, как устроено то или иное оборудование. Заглядывать под капот. В детстве я вечно что-то разбирала — просто чтобы потом собрать обратно. Пульт от телевизора. Тостер. Радиоуправляемую машинку Грейсона. Меня это успокаивало. Я знала: если что-то сломается, я смогу глянуть на детали и всё починить.
К ужасу родителей.
И Грейсона.
Особенно после того, как я добралась до его коллекции Человека-паука.
— Это было очень смело, — говорит Эйден, глядя на меня краем глаза.
Он общается с кем-то в наушниках. Его голос звучит иначе — ниже, спокойнее, увереннее. Может, это его радиоверсия себя. А может, он просто в своей стихии. В любом случае, здесь он кажется куда более расслабленным, чем в вестибюле.
Он тянется за чем-то, и я невольно слежу за его движениями: как напрягаются мышцы под рукавами толстовки, как ловко его руки управляют пультом. Щёки пылают — я буквально пялюсь на него. Хорошо, что в студии полумрак и теснота.
Он берёт наушники и протягивает мне.
Я снова показываю на себя. Он закатывает глаза и наклоняется ближе, слегка толкая их мне в руку.
Я обхватываю ободок ладонью — его большой палец скользит по моим костяшкам. Он смотрит в сторону, будто вслушивается в нечто невидимое. Затем моргает, возвращая фокус, и кивает.
«Надень», — читаю по его губам.
Я надеваю наушники. Женский голос звучит на середине фразы:
— …и я не уверена, понимаете?
Эйден тихо поддакивает.
— Просто… — голос срывается.
Тяжёлый вдох — в нём и усталость, и злость, и опустошённость. Я узнаю это чувство до боли.
— Я не хочу больше так себя чувствовать. И даже не осознавала, что так себя чувствую, пока не услышала Люси. Я стояла на кухне и кивала каждой её фразе. Кажется, я так привыкла ставить свои потребности на последнее место, что даже не замечаю этого.
Я встречаю взгляд Эйдена. Он смотрит прямо, не отводя глаз.
— Такое бывает, — мягко говорит он.
— Глупо, наверное, — продолжает женщина. — Извлечь жизненный урок из чужого разговора. Но я… я устала довольствоваться малым. Я хочу большего.
Что-то тёплое разгорается внутри. Я прижимаю ладони к наушникам, будто пытаюсь удержать её голос рядом с сердцем.
— Люси дала мне смелость это признать. Надеюсь, она знает, как много это для меня значит. Где бы она ни была… спасибо за то, что разбудила меня. Спасибо за надежду, что и для меня что-то есть. Это… это очень важно.
— Ну что ж, Люси… — Эйден улыбается, не отводя взгляда. Я отвечаю дрожащей, неуверенной, но искренней улыбкой. — Где бы ты ни была. Спасибо.
Начинается следующий звонок, но я его не слышу. Только гул крови в ушах и лёгкое потрескивание в голове. Я сделала что-то важное — и не с машиной. Не с бутербродом без корочек. Не с книжкой, которую надо было читать семнадцать раз подряд. Просто — просто будучи собой. Поделившись страхами. Позволив себе быть уязвимой. Как говорила Мэгги.
Эйден нажимает пару кнопок, снимает наушники. Волосы на одной стороне торчат, на челюсти — вмятина от ободка. Он кивает, и я тоже снимаю наушники.
— Как ты узнал, что она это скажет? — спрашиваю.
Эйден смотрит на меня своими непонятными — то ли серыми, то ли синими — глазами. Свет в студии мягкий, почти интимный.
— Подкупил её печеньками от Бергера.
— Серьёзно? — в животе холодеет.
Он качает головой, прикрывая улыбку ладонью:
— Нет. Думаешь, у радиоведущих гонорары такие, чтобы кого-то подкупать?
Я хмурюсь. Если это была постановка — розыгрыш, способ затащить меня в эфир и поднять рейтинги — я уйду. Сразу. Без оглядки. Я не позволю собой манипулировать. Особенно в этом. Особенно когда чувствую, будто меня разобрали по частям и оставили «голой».
Он замечает, как я напряглась, и выпрямляется. Стул под ним скрипит.
— Я просто пошутил. Честно. Я не знал, что она скажет. Но… у меня было предчувствие.
— Почему?
— Потому что все звонки на этой неделе — об этом.
Он чешет подбородок, зевает и опирается щекой на ладонь. В наушниках начинается знакомый джингл — похоже, пошла реклама.
— Я знаю, ты ищешь любовь. И не уверен, что я тот, кто сможет тебе помочь. Но, думаю, ты уже начала. Пусть даже пока не осознаёшь этого.
Я кладу наушники на край его стола.
— Я ничего не хотела. Просто разговаривала с тобой.
— И я просто разговаривал с тобой, — отвечает он, внимательно изучая меня, заглядывая прямо в душу своими красивыми глазами.
— А как бы это вообще работало? — медленно спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
— Как тебе будет удобнее. Могу быть твоим гидом по «лодке любви», если хочешь.
Я пристально всматриваюсь в его лицо.
— Тебе не нравится эта идея.
— Дело не в этом, — он качает головой, покачиваясь на стуле. Потом смотрит прямо на меня. — Я скажу тебе кое-что, ладно? Только это — между нами.
Я киваю. Это кажется честным — особенно после всего, что я уже ему рассказала.
Он выдыхает. А я внутренне готовлюсь к какому-нибудь сомнительному признанию.
— Я… Я не понимаю, что такое любовь, — наконец говорит он. Медленно, осторожно.
Я моргаю, не отводя взгляда.
— В смысле?
Он проводит рукой по челюсти — пальцы веером. Его взгляд мечется: от моих глаз — к углу стола, оттуда — к экрану, и снова ко мне.
— Я не уверен, что она вообще существует, — произносит он неуверенно, будто сам пока не до конца это осознал.
— Ты ведёшь шоу о любви… и не веришь