Я вижу, как она изо всех сил собирается с духом. Возможно, в этом и есть её главное волшебство — она никогда не сдаётся.
— Мне кажется, было бы здорово устроить пикник, — наконец говорит она.
— Пикник, — повторяю я.
— Угу. — Она продолжает рассматривать студию, избегая моего взгляда. — Необязательно на улице. Можно просто на полу в гостиной. Ничего особенного: еда на вынос из бургерной, палатка из простыней, может, фильм на фоне… Не знаю. Эта идея всегда казалась мне уютной.
— Есть на полу — это уютно?
Она щурится:
— Я же просила не смеяться.
Я поднимаю руки:
— Не смеюсь. Просто хочу понять. Что именно тебе нравится в этой идее?
Она надолго замолкает. Так надолго, что мне хочется подбодрить её, вытянуть ответ. Но я сдерживаюсь. Наверное, из-за её лица — или из-за того, как она сидит, чуть сгорбившись, будто боится признаться даже самой себе. Будто никогда не позволяла себе чего-то хотеть.
— Мне нравится думать, что я стою таких усилий, — наконец тихо говорит она.
Пожимает плечами.
— Что не нужно ничего особенного, чтобы было по-настоящему. Что кто-то запомнит, что я люблю газировку из автомата больше, чем из бутылки. Что ромашки мне нравятся больше, чем розы. Такие мелочи, но они будто говорят: я тебя вижу.
Её взгляд возвращается ко мне. И то самое сжатие в груди — теперь ещё острее.
— Мне нравится думать, что я — человек, на которого хочется обратить внимание. Что что-то обычное может стать волшебным, если делить это с нужным человеком.
Она снова смотрит в кружку, где остался один глоток.
— Вот такое свидание я бы выбрала.
Вечер пятницы
— Да ты издеваешься.
— Нисколько.
— Врёшь.
— Серьёзно.
— У тебя не было светлых волос.
— Кончики были светлыми, — уточняю я. — В очень... неудачный период в старшей школе.
Люси запрокидывает голову и заливается смехом. Смех режет тишину студии, как вспышка молнии. Я вонзаю ногти в ладони. Не думал, что мне вообще захочется делить с кем-то это пространство, но... приятно.
Мне нравится её компания.
— Есть фото?
— Что?
— Фото, — настаивает она, всё ещё смеясь и возвращая меня к разговору, который я должен вести. — Я требую доказательств.
— Увы, все улики сожжены.
Вечер понедельника
— Не хочу говорить о себе, — говорит Люси где-то посреди эфира после череды вялых ответов. Сегодня она задумчивая. Даже печенье не помогает.
— Вот и отлично, — легко подхватываю я, — потому что эта рубрика как раз целиком посвящена тебе.
— Она не про меня.
Я поднимаю брови.
— Ладно. Немного про меня. Но мне нужна передышка. Расскажи что-нибудь о себе.
— Обо мне?
Она кивает:
— Угу. Какой-нибудь тёмный-тёмный секрет.
— Вот так сразу, без прелюдий? — Я раскачиваюсь в кресле, наши колени то и дело задевают друг друга. Она не отстраняется — и я тоже. Похоже, немного физического контакта — это нормально. Если она не против. — Если не ошибаюсь, я сперва задавал тебе довольно невинные вопросы, прежде чем добрался до самой мякоти.
— До самого интересного ты ещё не добрался, — говорит она, и я ей верю. У Люси всё интересное. — Ты же ведущий шоу. Может, если ты тоже откроешься, слушателям станет проще.
— Угу. Только есть один нюанс.
— Какой?
— У меня нет чувств.
Она улыбается так, что у меня перехватывает дыхание.
— Ах вот ты кто, — дразнит она.
— Кто?
— «У меня нет чувств», — утробным голосом пародирует она меня, опускаясь на несколько октав. Видимо, это — я. — «Я большой, брутальный мужик, и мне не нужны никакие чувства».
— У тебя талант к пародиям. Стоит подумать о смене карьеры.
— Эйде-е-ен, — тянет она моё имя с капризной интонацией, и от этого внутри всё сжимается. Я меняю положение в кресле.
— Тогда сделай Арнольда Шварценеггера, — прошу я. Голос срывается.
— Нет. Лучше расскажи секрет.
— Нет.
— Да.
Я вздыхаю и смотрю в потолок. Джексон когда-то украсил студию на мой день рождения — в апреле, кажется. Обрывки серпантина всё ещё висят, зацепившись там, куда я не дотянулся.
— Хочешь секрет? Сейчас?
— Очень хочу.
— Ладно. — Я наклоняюсь ближе к микрофону, опуская подбородок. Люси сияет от ожидания, её улыбка распускается, как цветок. — Я никому этого раньше не говорил. Готова?
— Это безопасное пространство, Эйден.
— Моя работа мечты... — Я делаю паузу. Люси тянется вперёд. Мне почти стыдно за то, что собираюсь сказать. — Всю жизнь мечтаю управлять теми фиолетовыми лодочками-драконами в гавани.
Она откидывается в кресле с разочарованным вздохом:
— Эйден.
— Что? — Я смеюсь. — Это мой секрет!
— Это совсем не то, на что я надеялась.
— Ну... — нажимаю на нужные кнопки на пульте, и нас уносит в рекламную паузу. — Вот такой секрет. Балтимор, вернёмся сразу после короткого сообщения от наших спонсоров. А пока подумайте: какие секреты есть у вас?
Я снимаю наушники, растираю ухо костяшками пальцев. Обычно в перерыве иду в комнату отдыха — проверить, остались ли хорошие снеки, или просто пройтись по парковке. Но сегодня мне вполне комфортно в студии.
Люси толкает меня локтем:
— Ты часто так делаешь.
— Что именно? — Я заглядываю в кружку и откатываюсь за добавкой кофе.
— Упорно не говоришь о себе.
Я наливаю ей, потом себе:
— Я постоянно о себе говорю.
— Нет, — качает головой. — Ты разговариваешь с людьми. У тебя есть мнение, но ты почти ничего не рассказываешь о себе.
— Настоящий собеседник — тот, кто умеет слушать. — Я отпиваю слишком горячий кофе и тянусь, чтобы размять шею.
По её скривившимся губам видно, что ответ её не устроил. Я ставлю кружку на стол и выдыхаю:
— И что ты хочешь?
— Хочу, чтобы ты сказал мне что-то по-настоящему честное. Что-нибудь личное.
— Зачем?
— Потому что мне интересно.
Я стучу пальцами по столу. Она сидит, поджав под себя ногу, и не сводит с меня взгляда. Я тоже смотрю на неё, решая: делиться — или снова улизнуть в тему, где я недосягаем.
Но я устал. Сейчас тот час ночи, когда секреты уже не кажутся секретами, когда мир сжимается до размеров радиокабины — и ничего за её пределами больше нет.
— Иногда я залипаю на подборках грустных сцен из фильмов на ютубе, — говорю я медленно. — Только отрывки. Никогда не смотрю целиком.
— Только отрывки?
Я и не помню, когда в последний раз досматривал фильм до конца. Кажется, это пустая трата времени. Не знаю почему. Я делаю ещё глоток кофе и гулко мычу в кружку:
— Угу.
Она надолго замолкает.
— Только грустные моменты?
Я пожимаю плечами.
— Ты плачешь?
Вот сцена из «Полей смерти»29, где отец появляется в кукурузном поле...