Я без остановки бегу обратно в поместье Блэкторн, размахивая руками и хватая ртом холодный ноябрьский воздух. Мне отчаянно хочется оставить церковь и ее мрачные видения далеко позади.
Когда добираюсь до дома, я вся в поту. Я врываюсь в дверь, бегу прямо наверх, достаю чемодан из шкафа, куда Кью убрал его, когда мы приехали, бросаю его на кровать и начинаю снимать одежду с вешалок.
— Беа! — кричу я в сторону открытой двери спальни. — Милая, иди сюда!
Через несколько мгновений она заходит в комнату. Озадаченная, дочь смотрит, как я ношусь между шкафом и комодом, запихивая все в открытый чемодан на кровати так быстро, как только могу.
— Что ты делаешь?
— Собираюсь. Мы уезжаем.
— Уезжаем?
— Да. Прямо сейчас. Иди собирай свои вещи, милая! Мы уезжаем следующим поездом.
— Почему? Что случилось?
Мой смех звучит безумно.
— Что случилось? Я скажу тебе, что случилось. Этот город сводит меня с ума!
Когда мысль о надвигающемся психическом расстройстве матери не заставляет ее сдвинуться с места, я прибегаю к логике.
— Нам нужно вернуться на Манхэттен. Мы и так задержались. Тебе пора возвращаться в школу. Все должно вернуться на круги своя.
— Но ты же забрала меня из школы.
Я резко останавливаюсь и смотрю на нее, сжимая в трясущихся руках свитер. Нервно сглатывая, я шепчу: — Что?
Стоя в дверном проеме в своем красивом бледно-голубом церковном платье и блестящих лакированных туфлях, Беа смотрит на меня с искренним недоумением и, возможно, с легким испугом.
— Ты сказала, что собираешься обучать меня на дому. Затем отправила письмо директору моей школы, в котором написала им, что я больше не вернусь.
Глухой стук, который я слышу, – это мой пульс, отдающийся в ушах. Во рту пересохло. Ноги подкашиваются.
Когда я ничего не отвечаю, Беа подсказывает: — На прошлой неделе ты отправила письмо. Помнишь?
— Письмо, — медленно повторяю я, надеясь, что, произнеся это слово вслух, я развею туман в голове и смогу понять, о чем она говорит.
Не помогло. Я по-прежнему в замешательстве.
А вот моя дочь начинает злиться.
Сверкая глазами, она подходит ближе, поджав губы в странной, взрослой манере.
— Я говорила тебе, что хочу остаться здесь с Кью и двоюродными бабушками, и ты согласилась и ответила, что мы переезжаем сюда. Ты сказала, что мне не нужно туда возвращаться!
Последнее предложение дочь выкрикивает высоким и пронзительным голосом. Она так же боится возвращаться на Манхэттен, как я боюсь оставаться в Солстисе, хотя я понятия не имею почему.
Я притягиваю ее к себе и крепко обнимаю.
— Милая, послушай меня. Я не знаю, что происходит, но нам нужно вернуться домой, хорошо? Мы не будем здесь жить. Мы не можем здесь оставаться. Пора уезжать.
Она отталкивает меня и пятится к двери. С глазами, полными слез, Беа обвиняет меня: — Тебе никогда не было дела до того, чего хочу я. Все всегда было ради тебя. Чего ты хочешь, где ты хочешь жить, что, по-твоему, хорошо для нас. Я больше не ребенок! Я не обязана делать то, что ты мне говоришь! И не обязана слушать тебя, когда ты ведешь себя как последняя стерва!
Ошеломленная, я смотрю на нее с открытым ртом.
Дочь никогда раньше так со мной не разговаривала. Никогда. Я даже не слышала, чтобы она повышала голос в гневе.
Ее лицо краснеет, губы сжимаются в тонкую линию, она разворачивается и выбегает из комнаты.
Я прислушиваюсь к звуку ее яростных шагов, спускающихся по лестнице, затем хлопает дверь, и в доме воцаряется глубокая, умиротворенная тишина.
Закрыв лицо руками, я шепчу: — Возьми себя в руки. Сначала собери свои вещи, потом собери ее вещи, потом найди дочь и отправляйся на вокзал. По одному делу за раз.
Измотанная и запыхавшаяся, я заканчиваю разбирать ящики и шкаф, запихивая все в беспорядке в чемодан и наспех его закрывая. Я повторяю этот процесс в комнате Беа, сгоняя белую кошку с кровати, чтобы проверить, не завалялись ли где-нибудь под одеялом носки или одежда. Закончив, спускаю все чемоданы вниз и оставляю их у входной двери.
Затем я отправляюсь на поиски дочери.
Я не нахожу ее на кухне.
Я не нахожу ее в гостиной.
Я не нахожу ее ни в одной из комнат на первом этаже, поэтому возвращаюсь наверх и ищу там. С каждой минутой моя паника нарастает.
В конце концов мне приходится признать, что Беа больше нет в доме.
Тетушек и Кью тоже нигде не видно.
Все исчезли.
Чувство надвигающейся беды, которое я испытала в церкви, снова охватывает меня, крепко сжимая своими липкими руками и опаляя зловонным дыханием. Я заставляю себя сохранять спокойствие и думать, хотя нервы кричат мне, что нужно действовать быстро.
Я выхожу на улицу, чтобы обыскать двор.
Рыжая лисица, сидящая на железной скамейке возле березовой рощи, наблюдает за тем, как я вбегаю в оранжерею и выхожу из нее, отчаянно зовя Беа. Когда она спрыгивает со скамейки и исчезает за живой изгородью, мелькая рыжим хвостом, это кажется знаком.
В моем сумбурном состоянии мне кажется, что лиса хочет, чтобы я последовала за ней.
За живой изгородью резко начинается лес. Я продираюсь сквозь заросли ежевики, пока не вижу узкую, едва различимую тропинку, усыпанную опавшими листьями и испещренную тенями от солнечного света, пробивающегося сквозь густой полог над головой. Переступая через гнилое бревно, увитое огромными черными грибами, я зову Беа.
Мой единственный ответ – карканье одинокого ворона.
Я углубляюсь в лес, дрожа от холодного ветра, который ледяными пальцами запускает свои щупальца в мои волосы. Отчаяние нарастает, и я снова и снова зову Беа, пока мой голос не начинает хрипеть.
Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я понимаю, что свет, пробивающийся сквозь кроны деревьев, уже не яркий, а тусклый. Температура тоже падает, и усиливается ветер.
Надвигается буря.
Я оборачиваюсь, чтобы пойти обратно тем же путем, которым пришла, но не узнаю местности. Деревья другие, они выше и темнее, их голые ветви тянутся ко мне, как когти скелета. В сгущающемся мраке я замечаю красную вспышку, исчезающую за огромным пнем мертвого дуба. Мое сердце сжимается, и я спешу за ней.
Я бегу, отмахиваясь от веток, которые пытаются поцарапать меня, и спотыкаясь о спутанную корневую систему на лесной подстилке. Страх поднимается во мне, как холодная волна, и болезненно сдавливает легкие. Перепрыгивая через грязные лужи и уворачиваясь от спутанного колючего плюща, который так и норовит порвать мою одежду, я бегу за лисой.
Я вдыхаю воздух, в котором смешались запахи сосновых иголок и влажной земли, суглинка и мшистых камней, и вдруг чувствую еще один запах, от которого у меня перехватывает дыхание.
Это запах из оранжереи. Тот самый характерный аромат жженого дерева и раскаленного докрасна металла, тлеющего пепла и горящего угля, а также резкий животный мускусный запах, не похожий ни на что из того, что я когда-либо чувствовала.
По лесу разносится низкое, нечеловеческое рычание, от которого земля под моими ногами сотрясается.
Я оборачиваюсь, но за моей спиной никого нет.
Полная луна выглядывает из-за крон деревьев высоко над головой. Быстро наступает ночь. Но как? Всего несколько часов назад было утро!
Треск ломающихся веток заставляет меня обернуться и посмотреть, откуда доносится звук. Это была лиса? А может какое-то другое мелкое животное, пробирающееся сквозь заросли?
Или что-то еще?
Может, более крупный хищник?
— Беа? — шепчу я, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Беа, это ты?
Снова раздается сверхъестественное рычание. На этот раз ближе. Голоднее. Оно пробегает по стволам окружающих меня древних деревьев, заставляя дрожать каждый лист и каждую ветку.
Я замираю на долгое время, не в силах вздохнуть, пока на меня не падает тень гигантского существа, заслоняя собой весь свет. По моему телу пробегает волна горячего воздуха, принося с собой запах чего-то резкого и электрического, почти как молния, но с примесью дыма от костров и горелого металла.