Тем не менее ночь выдалась прекрасной — легкая прохлада воздуха, тепло костра, и Шейн, прижимавшийся к Илье на маленькой деревянной скамейке.
Вполне себе приятно.
— Как твоя голова? — спросил Илья.
Днем Шейн жаловался на головную боль. Он сказал, что это обычное явление после травмы.
— О, уже лучше. Спасибо.
Это была хорошая новость, потому что Илья очень хотел заняться сексом позже.
Телефон Шейна внезапно засветился, экран казался поразительно ярким в окружающей темноте. И почти так же ярко вспыхнуло его лицо, когда он взглянул на экран.
— Что? — не удержавшись, спросил Илья.
— А, — рассеянно ответил Шейн, набирая что-то на клавиатуре. — Ничего. Просто сообщение от Роуз.
Илья фыркнул. Роуз.
— Что нужно Роуз?
— Она просто беспокоится. Она... Эй! Ты же не ревнуешь?
— Нет, — это была наименее убедительная ложь за всю историю человечества.
— Илья. Я гей.
— Недостаточно гей, раз трахал Роуз Лэндри.
Шейн отложил телефон и в упор посмотрел на него.
— Боже мой. Я переспал с ней всего пару раз, и оба раза были катастрофой. Поверь мне, она не стремится повторить.
Илья сдержал улыбку.
— Катастрофой?
— Я не собираюсь рассказывать тебе подробности, так что заткнись, — проворчал Шейн.
Он в сотый раз пошевелил кочергой поленья. Илья сомневался, что от этого была хоть какая-то польза, но Шейну, похоже, нравилось это делать.
Они сидели в крошечном ореоле света посреди полной темноты. Присутствовало в этом что-то жутковатое. Тишину нарушали лишь потрескивание костра, редкие всплески воды в озере и...
Блядь, волк. Раздался гребаный волчий вой.
— Что это, блядь, было? — Илья не мог скрыть ужаса в своем голосе.
Но кого, блядь, волновало, что их окружали голодные волки?!
Шейн рассмеялся.
— Это гагара.
— Что? (loon — гагара, на слэнге также означает псих, сумасшедший — прим. пер.)
— Гагара! — Шейн уже во всю хохотал. — Это птица. Типа утки. Боже мой, ты подумал, что это волк!
— Какая, нахуй, птица издает такие звуки?
— Гагара! — повторил Шейн.
Он почти бился в истерике. Илья хотел толкнуть его в костер.
— Да пошел ты со своей гагарой! — возмутился Илья. — Тупая канадская птица-волк.
Шейн поднял на него глаза, продолжая смеяться. Казалось, все его лицо излучало веселье: глаза, нос, веснушки. Илье захотелось достать пару углей из костра и вставить себе вместо глаз — он просто не мог смотреть на это очаровательное, счастливое лицо.
— Слушай, — сказал Шейн. Он сложил ладони рупором, поднес их ко рту и...
Издал волчье-птичий звук.
Ни один человек не должен был уметь издавать такие звуки.
— Так ты и по-птичьи тоже говоришь? — резко спросил Илья.
Шейн снова расхохотался и толкнул его. Илья изо всех сил старался сдержаться, но тоже разразился смехом.
— Я свободно говорю на птичьем. Без акцента! — выдохнул Шейн.
— Я тебя, блядь, ненавижу.
Шейн прислонился к нему.
— Нет, не ненавидишь.
Илья вздохнул. Нет. Конечно, не ненавидел.
Он взял банку колы с деревянного столика перед скамейкой и сделал глоток. Затем передал Шейну его имбирный эль.
Довольно долго они сидели в комфортном молчании.
— Ты общаешься со своей семьей в России?
Вопрос ничто не предвещало, следовательно, Шейн о чем-то задумался. И, скорее всего, на самом деле хотел задать вовсе не этот вопрос.
— Нет. Там остался только брат. И он мудак.
— А. Точно. — Снова повисла тишина. — Мне жаль, — сказал Шейн непонятно к чему.
— Что?
— Твоя семья… мои родители такие замечательные. Я просто... хотел бы, чтобы у тебя тоже так было.
Илья пожал плечами.
— Моя мама тоже была замечательной.
Он знал, что не должен был этого говорить, это могло привести только к...
— От чего она умерла?
Прошло почти четырнадцать лет, но у Ильи все равно образовался комок в горле.
— Несчастный случай, — сардонически ответил он.
Потому, что именно это всем отвечал его отец. И то же самое было строго-настрого приказано отвечать Илье, хотя даже в свои двенадцать лет он прекрасно понимал, что это неправда. С ней произошел несчастный случай, Илья. Ты понял?
— Несчастный случай? — Шейн коснулся его руки, несильно сжав ее через ткань толстовки.
— Да, — подтвердил Илья с натянутой, лишенной юмора улыбкой. — Она случайно проглотила целый флакон таблеток. Упс.
Он почувствовал, как напрягся Шейн. Без сомнения, тот не мог даже представить себе подобного. Шейн вырос в своей идеальной маленькой семье.
— Илья, — мягко сказал он. — Мне так жаль. — Илья поджал губы и покачал головой. Огонь вдруг стал выглядеть очень размытым. — Сколько тебе было лет?
— Двенадцать. — И тут с языка Ильи каким-то образом сорвалось откровение, которым он никогда ни с кем не делился. — Это я ее нашел... — Его голос оборвался на последнем слове, Шейн поднялся на ноги, увлекая его за собой. Он обнял его и крепко прижал к себе, позволив уткнуться лицом в плечо. — Я не хочу, чтобы ты подумал, что она была слабой, — сказал Илья. — Она не была. Она была... удивительной. Но она была такой грустной. И мой отец был так жесток с ней и...
Илья не плакал. Нет. Он быстро вытер глаза, убирая влагу, и просто вдохнул запах Шейна. От того пахло древесным дымом, потому что все вокруг пропахло древесным дымом. Илье захотелось курить.
Но по большей части он хотел просто прижимать Шейна к себе в этом месте, где их никто никогда не найдет. Хотел стоять в свете костра под тысячами звезд, ощущать его пальцы, гладящие по волосам, и не думать ни о своем ужасном отце, ни о своей замечательной, безысходно печальной матери. Он не хотел думать ни о хоккее, ни о соперничестве, ни о том, что будет, когда эти две недели закончатся.
— Ты такой сильный, — прошептал Шейн ему на ухо. И поцеловал в висок. — Ты невероятный. Я…
Илья затаил дыхание.
Внезапно над их головами раздался вопль еще одной ебучей гагары, отчего оба они буквально слетели с катушек. Они продолжали обниматься, сотрясаясь от смеха. Смеяться после всех этих откровений оказалось удивительным облегчением.
Они снова сели, на этот раз Шейн прижался к Илье, закинув ноги на скамейку. Тот