— Сын? — оробела, и по взгляду Сафарова моментально стало ясно, кем он меня считал. Не слишком умной блондинкой, а, может, и похуже…
— Адам дома? — нетерпеливо добавил, но попасть в квартиру не пытался. Воспитанный.
— Его нет, но он скоро будет, — и спохватилась: — Проходите, пожалуйста, — отступила от двери. — Чай, кофе, воды? — пыталась быть вежливой. Конечно, я хотела понравиться будущему свекру.
Сафаров-старший прошелся по квартире с таким видом, словно инспектировал очередной объект. На меня внимания не обращал: он хозяин, а я так, случайная. Стало неприятно. Адам дагестанец по отцу, но мама у него славянка, а взгляды у их семьи абсолютно светские. Так мне говорили.
— Вкусно пахнет, — остановился на кухне и повернулся ко мне. — Булат Зелимханович Сафаров, — представился. — Отец Адама, как ты уже поняла.
— Саша, — ответила я. — Александра Лисицына, девушка Адама.
Он только хмыкнул, бросив взгляд на мои голые ноги: жарко, и я дома ходила в летнем открытом сарафане из летящей полупрозрачной ткани. Я ведь не ждала еще гостей, но вид приличный. Наверное, все же волосы нужно было убрать: слишком длинные, густые, вьющиеся и светлые.
— Сделай чай, Александра, потом мы поговорим, — вроде бы мягко, но вышло властно.
Привык приказывать.
Булат Зелимханович вернулся в гостиную, а я, заварив целый чайник, поставила на поднос приборы, мед, мягкое печенье в пиале и добавила пару свежих веточек мяты.
Сафаров-старший осмотрел сервировку и принял от меня стаканчик из закаленного стекла. Он выпил чай с медом и попробовал печенье. Конечно, его не я готовила, но выбирала лично. Были традиции в утреннем моционе моего мужчины, и я максимально пыталась поддерживать их: чай, мед, печенье, это непреложно. Затем терпкий кофе в турке, буквально на пару глотков, для бодрости.
— Хорошая ты девушка, Александра, — неожиданно похвалил Сафаров-старший. — Поэтому буду честен с тобой. Хватит Адаму в любовь играть.
— Простите? — я не понимала.
— Адам через месяц уезжает в США на стажировку в ведущую клинику Нью-Йорка. Но перед этим женится.
— Женится? — повторила глухо. — На ком?
— Какая разница. Главное, что не на тебе, — Булат Зелимханович объявил это настолько естественно и просто: без прямых оскорблений заявляя, что я не пара его сыну. — Ему тридцать уже, решил остепениться, — рассуждал вслух. — Дело не в тебе, Александра. Ты красивая девушка и хорошая хозяйка, — снова осмотрел стол и потянул носом тонкую ароматику восточных специй. — Найдется еще парень, который тебя искренне полюбит, — попытался смягчить предыдущие слова. — Но это не мой сын. У него есть обязательства, и как мужчина он их исполнит.
Дверь в прихожей хлопнула, заставив меня вздрогнуть, а Сафарова-старшего вскинуть голову в ожидании. Через минуту в гостиную вошел Адам. Такой же как обычно: ворот рубашки свободно расстегнут, лоб прорезала острая морщинка, темные волосы чуть взлохмачены — думал о чем-то важном: он ведь хотел сказать мне что-то.
Красивый, высокий, статный. Холодный. Когда впервые увидела его в коридоре стационара после операции, подумала, что передо мной ледяная глыба, несмотря на очень яркую внешность и жгучий взгляд. Сдержанный и немногословный хирург. Порядочный мужчина. Страстный возлюбленный. И что из всего этого ложь? Неужели все?
— Папа? — удивлен. Неприятно удивлен. — Что ты здесь делаешь?
— Да вот, — Булат Зелимханович поднялся, — с девушкой, — особо выделил мой статус, — твоей познакомился. Разберись, — хлопнул его по плечу и исчез в коридоре. Парадная дверь тихо клацнула, и мы остались вдвоем. Я смотрела во все глаза. Адам молчал.
— Скажи, что это неправда, — попросила тихо. Пожалуйста. Пожалуйста! Я искала на его лице отражение своих надежд. С жадностью голодающего искала, но… Там не было ничего.
— Саша… — Адам не отвел глаз, он всегда смотрел вперед. Только в этом «впереди» его ждала не я. — Мой Олененок… — сел рядом и попытался взять меня за руку, — он не баловал окружающих нежностями, был тяжел на характер и скор на расправу за непрофессионализм, но только не со мной.
— Адам, ты женишься? Это правда?
— Правда, — коротко и емко. Одно слово, и все сразу стало бессмысленным. Больше, собственно, не с чем говорить.
— А я…
А наш ребенок?! Пинетки лежали в моей сумочке, а маленькое сердечко уже билось внутри. Изменит ли он решение, когда узнает? Любит ли меня настолько, чтобы сделать своей навсегда, а нашего малыша назвать родным?
— Олененок, — коснулся моих волос, но я отшатнулась, — мне нужно уехать, я давно ждал этой возможности.
— А жениться? Это тоже нужно?
— Саш, — вздохнул, — это давно было решено. Наши родители давние друзья. Так нужно, — поморщился, отводя взгляд. — Я не могу… Я дал слово.
— А я, Адам? Что было между нами?
— Не знаю, Саш, — покачал головой. — Я не планировал, но ты… — столько ласки во взгляде. — Ты такая красивая. Увидел тебя и пропал. Я не хотел, но я полюбил тебя. Просто не смог отказаться…
— Но ты знал! — воскликнула я. — Знал, что бросишь меня!
Адам уронил голову и нервно взлохматил темные волосы. Гордый профиль разбился в какой-то странной, несвойственной этому мужчине неуверенности.
— Знал, — посмотрел на меня прямо, подавив минуту слабости и замешательства. — Прости меня, Олененок, — ошибки признавал, но от этого не легче. Мне двадцать три: я бросала и меня бросали, но именно сейчас сердце треснуло и раскололось. У меня задрожали губы, а глаза предательски защипало. Он никогда меня не любил. Если бы любил, то не протащил бы через ад предательства и чудовищной боли. Кто-то скажет, что страдания по мужику — ничто, до свадьбы заживет. Но… Но… Я просто люблю его. Я ребенка от него ношу!
— Ты мне изменял с ней? Или ей со мной? — сипло произнесла. Я хотела знать, кто из нас первая, а кто вторая. Хотя… Она уже победила. Адам выбрал ее.
— Я не спал с Мадиной, — твердо заявил. — Между нами до свадьбы ничего не могло быть.
— Ясно, — скорее почувствовала, как губы кривятся в горькой усмешке. — А в паху чесалось, да, Адам Булатович?
— Думаешь, у меня проблемы с сексом? — бросил на меня колючий пронизывающий взгляд. — Найти партнершу мне несложно, Саша. Но я хотел тебя! Я любил тебя! — воскликнул и резко поднялся. — Я уезжаю на год. Квартиру твою оплатил на этот же срок. Я вернусь, и мы…
— Что «мы», Адам? — я тоже поднялась. — Что? — он молчал. — Ну что?!
— Ты будешь моей, Олененок. Я не могу с тобой расстаться. Через год…
— Ты забудешь меня, — побрела к выходу. — Такие, как ты, всегда забывают.
Адам догнал меня в коридоре: порывисто обнял, прижался к моей спине, целовал волосы, а я тихо, беззвучно плакала. Он будто не понимает, насколько оскорбительно звучали его заявления и как больно ощущать его руки на своем теле. Это не ласка, теперь это пытка. Я чувствовала себя грязной, любовницей, разлучницей. А она чистая, наверняка юная девушка, только вошедшая в возраст. Ее он не мог запятнать похотью. Так можно только с нами: теми, кто не их крови, религии, национальности.
— Если бы я мог, Саша. Если бы мог…
Я скинула его руки, взяла сумку и ушла навсегда. Нет, это ложь: если бы Адам хотел, то сделал бы — догнал, не отпустил, отстоял свой выбор. Он этого не сделал: за мной никто не бежал… Значит, не так уж ему и нужно.
Уже на улице достала пинетки и сжала в кулаке.
— Я не избавлюсь от тебя, — пообещала своему малышу. — Выношу, рожу, воспитаю. Не брошу и не предам. Я стану сильной ради тебя! — говорила под аккомпанемент летнего дождя, наверняка грибного.
Я стояла, мокла и ждала. Если выйдет — скажу ему о ребенке: отец ведь должен знать.
Если нет, то и суда нет.
Через десять минут я ушла. В этом доме я никому не нужна. Мы не нужны. Пускай. Сафарову родит законная жена, а мой ребенок никогда не назовет его папой, даже если Адам когда-нибудь будет молить об обратном.
Я повернулась к его окнам и зло крикнула: