— Ты же знаешь, Игорь, — сказал Корнеев, — у нас лезть в чужие дела не принято, но одно скажу: ни о каких результатах его группы в министерстве ничего не известно. Слухи ходят самые фантастические. Живет он хорошо. Лучше любого нашего генерала. Связи огромные. Каждую субботу парится в бане с очень большими людьми. Темный он человек, Игорь, очень темный. Ты помнишь дело Веретенникова?
Как он мог забыть это странное непонятное дело, из-за которого ему почти на два года задержали присвоение очередного звания.
Ретро, 1949 год
Был тогда Ельцов еще майором. Утром его вызвал начальник МУРа:
— Ограбили квартиру балерины Гельцер, поезжай в отделение, ознакомься с документами и начинай работать. Дело деликатное. Гельцер бывает на всех кремлевских приемах. До ноябрьских праздников осталось двадцать дней, уложись в этот срок.
Кража эта показалась Ельцову странной. Вор проник в квартиру, открыв входную дверь, все три сложных замка. Эксперты, изучившие их, не нашли никаких видимых повреждений и царапин. Значит, дверь открывали «родными» ключами. Вор шел явно по наводке. Он точно знал, где лежат драгоценности. Секретер красного дерева — там балерина хранила свои бриллианты, кстати огромной цены, особенно диадема, подаренная ей президентом Франции, — также был открыт ключом. Никаких повреждений на полированной поверхности секретера обнаружено не было. Вор взял драгоценности, шубу из чернобурых лис, норковый палантин и соболью накидку.
Балерина отдала сыщикам несколько фотографий, на которых четко были видны некоторые украшения. Все обстоятельства указывали на человека, близкого к семье балерины. Ельцов приказал операм трясти всех знакомых артистки, а сам решил заняться отработкой мехового следа.
И тут ему пошла масть. Вечером, в шестом часу, позвонил Семен Аркадьевич Ревзон, директор комиссионки на Сретенке.
— Игорь Дмитриевич, знаю всю сложность вашей работы, загруженность, но лучше бы вы подъехали ко мне.
— А вы намекните, Семен Аркадьевич, о чем разговор пойдет. Скажите эзоповым языком.
— О зверушках посоветоваться с вами хочу, о небольших таких, в вольерах они сидят.
— О чернобурках?
— Именно, — обрадовался Ревзон.
— Еду.
Семен Аркадьевич Ревзон два года назад попал в беду. На него попер вернувшийся из Дорлага гопстопник Борька Чумаков по кличке «Чума». Из приблатненных сретенских пацанов он сколотил шайку, и они начали запугивать торгашей, беря с них дань.
Директор комиссионки, по прикидкам Борьки, был, конечно, миллионером, поэтому шпана объявила ему сумму в пятьдесят тысяч, иначе пообещали переломать ноги, а дачу сжечь.
Вот с этой бедой и прибежал Ревзон к Ельцову, с которым пару раз встречался в квартире смешной инженю из Детского театра. Майор выслушал перепуганного коммерсанта и поехал к Чуме, которого по роду службы знал как облупленного.
Дверь в квартиру гражданина Чумакова была открыта, Борька сидел на кухне, ел селедку с картошкой и запивал пивом. Ельцов явился ему, словно тень отца Гамлета из бессмертного творения Шекспира. Майор вошел в кухню, схватил Чумакова за волосы и пригнув голову, поводил лицом по тарелке с селедкой, потом скрутил ему ухо и вывел во двор, где собралась вся его кодла, и при всех набил ему рожу.
Уходя сказал:
— Если еще раз услышу о ваших художествах, всем ноги переломаю, а потом посажу.
Потом он узнал, что Чумаков от позора уехал в Калинин к сестре, а его приблатненная братва рассыпалась. Ревзон с той поры считал Ельцова своим спасителем и всячески старался угодить ему.
Семен Аркадьевич ждал его у входа в магазин. Он привел опасного гостя в свой кабинет, открыл шкаф и вытащил чернобурую шубу.
— Вот, Игорь Дмитриевич, продал мне ее один человек за полцены. Вещь хорошая, я взял, подумал, поставлю ее на комиссию, продам, наживу немного.
— Это сколько же «немного» получится, Семен Аркадьевич?
— Тысячи две, может, три.
— Так почему не стал продавать?
— Из-за подкладки.
— А что в ней особенного?
— В самом неприметном месте есть монограмма.
— А ну-ка покажите.
Ревзон расстелил шубу на столе, распахнул ее и чуть вывернул рукав. Две вытертые от времени, вышитые золотом буквы — Е и Г — отчетливо просматривались на подкладке.
— Шубка-то краденая, Семен Аркадьевич, придется мне ее изъять.
— Я как чувствовал, как чувствовал, поэтому сразу деньги не отдал и вам позвонил.
— Когда вы должны передать деньги?
— Сегодня в семь у Бороды.
— В ресторане ВТО?
— Именно так.
— Кому?
— Павлу Сергеевичу Веретенникову, бывает там такой театральный деятель.
— А вы часто бываете в этом ресторане?
— Завсегдатай, — с гордостью ответил Ревзон.
— Давно ли там этот Веретенников появился?
— Да больше года. Его все знают, человек он широкий. Любовница у него актриса Мелентьева.
— Серьезный господин. А адреса или телефона его не знаете?
— Да он у Мелентьевой живет на Малой Бронной. Что мне делать, Игорь Дмитриевич?
— А ничего особенного. Берите деньги и в ресторан. Как их передадите, сразу исчезайте.
— Простите, Игорь Дмитриевич, а деньги? Сумма-то немалая.
— Деньги получите после окончания следствия. Все до копейки. Мы их задокументируем, дадим вам расписку. А пока, Семен Аркадьевич, чтобы не дай бог вас за скупку краденого не привлекли, садитесь и пишите на мое имя обо всем, что рассказали.
…Зал ресторана перекрыли плотно. Лучшие муровские опера расселись за разными столиками. Ельцов наблюдал за Ревзоном, у этого человека был подлинный талант агента.
Он сидел за столиком у окна в конце зала, шутил с официанткой, весело пикировался со знакомыми за соседним столом. Вдруг он откинулся на спинку стула, вытащил носовой платок и вытер лысину. Это был условный знак.
В зал вошел высокий, барственного вида человек, одетый в прекрасно сшитый костюм из синей жатки. Он дружески поздоровался с директором ресторана, которого вся театральная и гулявая Москва звала «Борода» из-за смоляной кинжальной бороды, раскланивался со знакомыми.
Ревзон замахал Веретенникову рукой, и тот сел за его стол. Семен Аркадьевич налил ему рюмку коньяка, они выпили. Ревзон положил на стол завернутую в плотную бумагу пачку денег. Павел Сергеевич, не считая, спрятал ее в боковой карман пиджака.
Как было оговорено, к их столу подошла официантка.
— Семен Аркадьевич, не знаю, как вас и просить об этом…
— Что такое?
— Так неудобно…
— Да говорите, моя дорогая.
— Шубку мне котиковую принесли, а я не знаю, сколько она стоит на самом деле.
— Где шубка-то? — Ревзон встал.
— На втором этаже.
— Пойдемте, скажу вам всю правду.
— Вот спасибо.
— Я скоренько, — обратился он к Веретенникову и вышел вместе с хорошенькой официанткой.
Веретенников налил себе коньяка, уселся удобно. Ельцов подошел к нему сзади и положил руку на плечо
— Не дергайся, падло, уголовный розыск, руки на стол.
После того как в МУР привезли заплаканную Мелентьеву и изъятые палантин и норковую шубу, Веретенников сказал:
— Ни о каких бриллиантах ничего не знаю. Все три шубы купил с рук, возле меховой комиссионки в Столешниковом, у усатого человека в черном кожаном пальто и кепке букле. Больше мне сказать нечего.
— Отправьте его в камеру, пусть подумает, — распорядился Ельцов и пошел в другой кабинет, где навзрыд рыдала звезда московской сцены.
— Надежда Николаевна, — Ельцов присел на край стола, закурил папиросу, — мы с вами должны найти выход из этой трагической ситуации. Я, милая моя, верю, что к краже шуб у народной артистки СССР Екатерины Гельцер вы не имеете никакого отношения. Но, выходит, в вашем доме хранилось краденое, а это уголовно наказуемо.
— Я не знаю… не знаю я… — с интонацией Катюши Масловой произнесла актриса.
— Я вам верю, но поверит ли следствие и суд, вот в чем вопрос. Давайте сделаем так: вы нам скоренько поведайте, куда Веретенников дел бриллианты, а я гарантирую, что вы пойдете как свидетель. Более того, ни в театре, ни ваши друзья ничего не узнают.