– Если ты его заберешь, я найду тебя, – сказала она сквозь зубы. – Не успокоюсь, пока не верну его!
Снетчер удивленно присвистнул:
– Cлыхал? Она тут, считай, поклялась! – крикнул он в темноту и наклонился ближе, дыша прямо ей в лицо. – Только вот я не люблю пустых клятв. Невыполнимых. Они меня расстраивают.
Он отпустил ее руку, и Роуэн с облегчением повалилась на землю.
– А теперь уходи, – пригрозил он. – Пока я не причинил тебе настоящую боль.
Роуэн осталась на месте, лишь несколько раз тихо всхлипнула. Выдержала время, чтобы убедить – она сдалась. Затем одним мгновенным движением вскочила на ноги и крутанулась всем телом, рассекая воздух загипсованной рукой. Гипс врезался в челюсть Снетчера. Пока он выплевывал зубы и кровь, Роуэн побежала к деревьям.
Ей удалось сделать всего несколько шагов, когда позади раздалось рычание и свист крыльев. Взлетевший Снетчер сбил ее с ног и пинком повернул лицом к себе. Стало ясно: беды не избежать. Его глаза горели красным, он склонился над Роуэн, и капли теплой крови упали ей на лицо.
– Ты зря так сделала. – Снетчер схватил ее за волосы и снова силой поставил на колени. – Я был готов обойтись с тобой помягче, – перекосив рот, процедил он. Мне нравится твой характер. Но мне надоело проявлять терпение. И когда людишки встают у меня на пути, я оставляю им на память подарок.
– Что значит «подарок»? – выдохнула Роуэн.
– Погоди, Снетчер, – встревоженно окликнул его напарник. – Она всего лишь ребенок.
– Кое-что на память обо мне. – Слова Снетчера были сдобрены кровью. – Просто на случай, если тебе когда-нибудь придет в голову еще раз попытаться перейти мне дорогу. – Он расхохотался и крикнул своему невидимому спутнику: – Что скажешь? Не поставить ли ей крылышки?
Тот молчал.
– Что? Что ты делаешь? – Роуэн сопротивлялась, замахнулась гипсом в попытке двинуть ему по коленям, но Снетчер увернулся.
Он сгреб ее волосы с затылка в узел и скрутил в своем мясистом кулаке. Захватил еще туже, натянув до боли кожу на шее, и прижал к ней что-то холодное и твердое. В сознании Роуэн промелькнуло его кольцо с крыльями. И сразу спину между плеч пронзила жгучая, мучительная боль. Нестерпимая боль ожога.
Она закричала. Снетчер придавил ее лицо к земле, заглушая крики, и в рот набилась трава. Вдруг давление ослабло, и все вокруг заполнил другой звук – крик боли, утробный, гораздо громче, чем ее собственный. Приподнявшись на локтях, она выплюнула попавшую в рот землю и перекатилась на спину, чтобы прохладная трава хоть чуть облегчила отчаянную боль. В темноте разлился мерцающий золотой свет, и она увидела все, что происходило.
Вопли боли и ярости смешались с ужасной вонью. Крылья Снетчера вспыхнули, он пытался сбить пламя руками и выкрикивал заклинания. Но потушить не удавалось. Напарник подбежал к нему, но к этому моменту огонь погас, крылья сгорели.
– Мои крылья! – кричал Снетчер, когда они уходили. – Мои прекрасные крылья! Что она с ними сделала? Маленькая ведьма!
Роуэн попробовала встать, но сил не хватало, боль в спине была невыносимой. И пока она лежала на земле, то приходя в сознание, то снова теряя, Снетчер и его спутник исчезли в ночи. Забрав с собой ее брата.
20
– Тогда я последний раз видела брата, – сказала Рыжая, глядя на кружку с медовухой. Она подняла руку и потрогала выжженное клеймо.
Было уже поздно, и в «Блюде бедняка» стояла тишина: посетители либо покинули заведение, либо разошлись по номерам. Лишь несколько беспутных так и остались, время от времени оглашая трактир пьяным храпом – кто-то уснул прямо на столе, а кто-то и под столом.
– В конце концов от моих криков в доме проснулись взрослые и дети. Поначалу я в истерике кричала о фейри, но, конечно, никто не слушал. Потом все-таки мне удалось успокоиться. Нужно было быстро соображать, но боль очень мешала. Ожог я решила никому не показывать. Не могла придумать, как объяснить его появление. Когда прибыла полиция, я рассказала, как видела, что забрали Джеймса, как побежала за ними. То есть правду, просто не полную. Обыскали весь район, но, конечно, так ничего и не нашли. На следующий день меня перевезли в Лондон. К тому времени я все продумала. И поняла: если стану жить у тети Роуз, то шансов отыскать Джеймса не будет. Поэтому две недели подождала и, как только сняли гипс, взяла самое необходимое и сбежала. В Лондоне легко затеряться. Очень много людей, никто на тебя даже не взглянет.
Она замолчала, чтобы подавить зевок. Стич положил руку ей на плечо и сказал:
– Думаю, на сегодня достаточно. Нам нужно отдохнуть, если мы хотим выехать пораньше.
Гредин кивнул.
– Ты уверена, что ни у одного из твоих родителей… не было второго зрения? – поинтересовался он.
Рыжая удивленно покачала головой:
– Уверена. Почему ты спрашиваешь?
– Просто так, – сказал Гредин, глядя в сторону.
Они встали из-за стола и разошлись по своим номерам. Как и предупредил гоблин, комната была маленькой, но, когда Рыжая легла на мягкую перину и укуталась в мех, это показалось ей настоящей роскошью – самой большой за долгое время бесприютности.
Следующим утром, когда они седлали лошадей и готовились к отъезду, появилась Рэйвен.
– С экономкой все в порядке. Цыганка нашла ее в лесу недалеко от Тинкерс-Энда.
– Тинкерс-Энда? – переспросила Рыжая. – Наверное, Тики-Энда?
Гредин покачал головой.
– Тинкерс-Энд – название местности в царстве фейри, – объяснил он. – Иногда в наших мирах названия сливаются и становятся похожими. Порой и совсем одинаковыми. Два мира соприкасались на протяжении долгих лет – все наложилось друг на друга.
Они сели на лошадей и тронулись в путь. На этот раз Стич ехал на жеребчике, а Гредин и Рэйвен на его коне. Дул холодный ветерок – напоминание о том, что лето позади. Начинались темные месяцы.
Как и обещал Гредин, они неслись во весь опор и остановились только на второй день. У Рыжей болело все тело. Она не жаловалась, хотя кости и зубы сотрясались от скачки. Каждая минута приближала время правления Неблагих. В ту ночь они легли спать под звездами.
На третий день солнце взошло на красном небе.
– Самайн, – сказал Гредин.
Cтрах угрем пополз по спине Рыжей.
– Мы добираемся немного дольше, чем я рассчитывал, – продолжил Гредин. – Но еще можем успеть.
Они упорно двигались вперед, по холмам, мимо больших и маленьких деревень. Тем временем солнце поднялось над ними, а затем постепенно стало опускаться.
– Мы уже близко? – снова и снова спрашивала Рыжая. – Сколько еще?
Поначалу Гредин что-то бурчал в ответ, но его слова уносил ветер. Потом он будто перестал слышать, и Рыжая больше не задавала свой вопрос. Она уже почти потеряла надежду, но тут на горизонте появились желтые огни, и Гредин крикнул, чтобы никто не отставал. Из последних сил Рыжая пришпорила лошадь.
Огни горели уже ближе, донеслась едва слышная музыка, и путники увидели город, похожий на тот, где они делали остановку в первую ночь.
– Авалон! Конец пути, – крикнул Гредин, замедляя бег коня.
Когда въехали в город, он спешился и подал знак последовать его примеру. Музыка теперь звучала громче, пронзительная и неистовая. Они шли за Гредином по узким каменным улочкам, с приближением музыки становившимся все оживленнее. Рыжая не застегивала свою лисью накидку – перевоплощение было ни к чему, – но вокруг посматривала из-под капюшона, чтобы хоть немного скрыть лицо от встречных.
Вскоре на тротуарах было яблоку негде упасть: фейри были повсюду – старые и молодые, уродливые и прекрасные, поодиночке и группами. Рыжая в полном ошеломлении вглядывалась в лица проходящих, но одна мысль не оставляла ее: среди этого волшебного народа есть те, кто знает, где ее брат, а может быть, где-то здесь находится и он сам. Она поймала себя на том, что особенно пристально всматривается в каждого ребенка и пытается представить, как выглядит Джеймс сейчас.
Центр города бурлил в необузданных плясках.
– Это они! – внезапно прошипел Стич, указывая в середину толпы.
Рыжая проследила за его рукой и увидела трех музыкантов: фавна, гоблина и горбатого старикашку с крыльями, подскакивающих под собственную музыку.
– Это они затащили меня в ведьмины круги!
За музыкантами стояло майское дерево – разноцветные ветви с красно-золотыми листьями спиралью спускались с шеста, вокруг которого в лад танцевали десятки фейри. Лица одних светились радостью. Лица других выдавали покорность судьбе –