Мать Франклин утверждала, что даже после того, как Рэндалл все урегулировал, Уилкинс отравлял ей жизнь {568}. Письмо Франклин к Адриенн Вайль от 21 октября 1951 г. подтверждает мнение ее матери:
Дорогая Адриенн,
прости, что так долго не писала. Я вернулась с отдыха к ужасному кризису в лаборатории, который тянется долгие недели, отнимает все мои силы и слишком меня опустошает, чтобы писать кому бы то ни было. Сейчас стало немного спокойнее, но я по-прежнему хочу как можно скорее отсюда убраться и серьезно подумываю о возвращении в Париж, если Париж меня примет… Как бы я хотела найти какой-либо способ опять работать там до следующего октября, однако, боюсь, это невозможно.
С любовью,Розалинд {569}[13]
Доклад
Нетрудно было заметить, что заставить ее отступить будет нелегко. Она меньше всего подчеркивала в себе женщину. Несмотря на крупные черты лица, ее нельзя было назвать некрасивой, а если бы она обращала хоть чуточку внимания на свои туалеты, то могла бы стать очень привлекательной. Но ее это не интересовало, Она никогда не красила губ, чтобы оттенить свои прямые черные волосы, и в тридцать один год одевалась точно английская школьница из породы «синий чулок». Можно было бы приписать это влиянию разочаровавшейся в браке матери, которая постаралась внушить дочке, что только хорошая профессия может спасти умную девушку от замужества с каким-нибудь тупицей. Но ее аскетическую целеустремленность так объяснить было нельзя: она выросла в очень благополучной и интеллигентной банкирской семье. Было ясно, что Рози придется либо покинуть лабораторию, либо смириться. Первое было явно предпочтительно, поскольку при ее воинственном характере Морису было бы очень трудно сохранить за собой господствующее положение, которое позволило бы ему без помех размышлять о ДНК.
ДЖЕЙМС УОТСОН {570}У Розалинд… был, что называется, вкус к жизни. Она жила так интенсивно… Чем бы ни занималась, она вкладывала в дело всю душу – и всегда много внимания уделяла одежде, всегда пользовалась помадой. Можно с уверенностью сказать, что эта фраза [Уотсона] характеризует тон его книги; там таких много.
МЬЮРИЭЛ ФРАНКЛИН {571}Среда 21 ноября 1951 г. началась для Розалинд Франклин как обычно. Она рано проснулась в своей двухкомнатной квартире на четвертом этаже Донаван-Корт – восьмиэтажного здания из красного кирпича с отделкой из песчаника, возведенного в 1930 г., по адресу: Дрейтон Гарденз, строение № 107. Эта тихая улочка, застроенная шикарными трех- и четырехэтажными особняками с террасами и многоквартирными домами, протянулась с севера на юг между Олд-Бромптон-роуд и Фулем-роуд в лондонском районе Южный Кенсингтон.
Ее скромные «апартаменты» отличались вкусом и стилем. Друзьям, привыкшим к крохотным квартиркам с общей ванной, новое место жительства Франклин казалось роскошным {572}. Она не сразу решилась подписать договор аренды из опасения, что плата слишком высока при ее зарплате. Но ее убедили, что подобная ложная экономия – просто глупость, если имеешь возможность тратить деньги благодаря частному доходу – наследству от поместья деда, которым она до сих пор пренебрегала {573}.
Мать полностью одобрила ее выбор: «Она обставила квартиру не как принято, но очень продуманно». Там имелась просторная гостиная-столовая с раскладным диваном, спальня с большим окном, прекрасно оборудованная ванная и компактная кухонная зона. Розалинд даже сама сшила занавески. В целом все было очень мило и привлекательно, притом самобытно, с памятными вещицами, привезенными из путешествий. Квартира никогда не пустовала, потому что, уезжая на сколько-нибудь продолжительное время, Франклин обязательно предоставляла свой дом в пользование друзьям. Ее перфекционизм порой приводил к конфликтам с домовладельцем, однако проигрывала она редко {574}.
Дар домоводства Розалинд ярче всего проявляла на кухне. Ее фирменные блюда были во французском духе: томленный в красном вине кролик или голубь, жареные артишоки с хрустящей хлебной крошкой и молодой картофель, тушенный в сливочном масле, а не сваренный по-британски в воде. Все эти блюда обильно приправлялись оливковым маслом, свежей зеленью, тертым высокосортным сыром, базиликом и чесноком. Ее отец, уверявший, что ненавидит чеснок, не замечал его в изысканных обедах, которые готовила по воскресеньям Розалинд, тайком добавляя острую приправу в ростбиф или йоркширский пудинг, и не отказывался от добавки.
Для многих мужчин и женщин, друживших с Франклин за пределами лаборатории, она никогда не была бесцеремонной, резкой, напористой, а, напротив, воплощала деликатность и веселость. Она всегда продумывала, как рассадить гостей за столом, чтобы никто не скучал, и непременно клала рядом со столовыми приборами маленькие подарки, чтобы подчеркнуть, что каждый гость почетный. Ее дом – прекрасный пример того, что она умела разделять разные стороны своей жизни: преданная дочь, очаровательная хозяйка и холодный целеустремленный ученый. Как ни странно, ее друзья и родственники редко постигали весь спектр ролей, которые она превосходно исполняла {575}.
Утром 21 ноября было холодно и ветрено, моросило; весь месяц выдался необычайно дождливым, всего восемь дней обошлось без осадков {576}. Франклин приготовила себе обычный легкий завтрак – черный чай с капелькой молока и одно диетическое печеньице, облачилась в строгую черную юбку и белоснежную блузку, застегнутую под горло. По словам Реймонда Гослинга, она всегда одевалась продуманно, а не привлекательно – разумный выбор, если учесть, что на работе ей каждый день в сыром подвальном помещении нужно было часами делать рентгенограммы образцов ДНК и нередко приходилось ложиться на пол, воюя с капризным оборудованием. Тем не менее Розалинд всегда выглядела, как считает Гослинг, очаровательно и женственно {577}. Ее мать рассказывала, что она немало внимания уделяла одежде, так что всегда была хорошо, элегантно и по моде одета, причем многое шила сама {578}. Джеймс Уотсон утверждал, что она не пользовалась помадой, но это не так – уж Мьюриэл Франклин точно знала, какой косметикой и в каких случаях пользовалась ее дочь.
Итак, Франклин тщательно сделала макияж и накрасила губы {579}. Надев дождевик и захватив зонт из медной подставки в прихожей, она заперла дверь, спустилась в лифте и вышла через просторный вестибюль на улицу. Шагала она решительно, и набойки квадратных каблуков ее туфель звонко клацали о мостовую. Из-за клаустрофобии Розалинд избегала ездить в метро и добиралась около получаса на автобусе до угла Олдуич и Друри-лейн, затем пешком еще несколько минут в обход оживленной улицы Стрэнд и оплота закона – зданий Судебных иннов.
Войдя со Стрэнда в широкие железные ворота Королевского колледжа, Франклин прошла во внутренний двор, примыкающий к Темзе. Держась подальше от бомбовой воронки посреди двора, она повернула налево и поднялась по лестнице величественного восьмиэтажного гранитного здания в георгианском стиле с балюстрадами и арочными окнами. Как многие студенты и сотрудники Королевского колледжа, она редко (если вообще когда-нибудь) поднимала глаза на украшающие фасад две аллегорические фигуры, воплощающие изображенный на гербе колледжа его девиз Sancte et Sapienter [48], – соответственно, одна из них держит крест, а другая – книгу. Ее каблуки простучали, будя эхо, по скользкому влажному мраморному полу главного фойе, в котором господствовали огромная лестница и мраморные статуи древнегреческих драматурга Софокла и поэтессы Сафо без какого-либо указания или таблички, которые разъясняли бы, почему они здесь находятся {580}.
Розалинд проследовала в боковую дверь, спустилась на один пролет лестницы вниз и через массивные огнеупорные двери вошла в биофизическую лабораторию. Оказавшись на рабочем месте, сняла дождевик и спрятала свой изящный наряд под чистым накрахмаленным белым лабораторным халатом, слишком большим и громоздким для нее, поскольку был скроен на мужскую фигуру. Спецодежда служила обязательным элементом ее физического и психологического превращения из очаровательной любимицы друзей Розалинд в категоричную и суровую мисс Франклин {581}.
В тот день Джон Рэндалл поручил своим сотрудникам провести коллоквиум по нуклеиновым кислотам в лектории колледжа в три часа дня. Докладчиков было трое. Уилкинс выступил с обновленным вариантом сообщения, которое сделал в мае в Неаполе и повторил в июле в Кембридже, демонстрируя свидетельства наличия на дифракционной рентгенограмме ДНК повторяющегося крестообразного элемента, указывающего на спиральную структуру. Он также рассмотрел растяжимость волокон нуклеиновых кислот, оптические свойства ДНК и свои результаты выделения ДНК из сперматозоидов каракатицы. В этом докладе было мало что нового, но годы спустя Уилкинс утверждал, что упомянул важные результаты Чаргаффа о соотношении пуриновых и пиримидиновых нуклеотидов в ДНК (больше никто из присутствовавших на коллоквиуме не помнил, чтобы он рассказывал что-либо связанное с работами Чаргаффа) {582}.
После Уилкинса выступал Александр Стоукс (его все звали Алек), который говорил о своей новой теории. Он вывел математическую формулу