По воспоминаниям Уотсона, Уилкинс, войдя со всей компанией в помещение № 103, полагал, что поначалу несколько минут пройдут без научных разговоров, но Франклин хотела сразу же узнать, как обстоят дела {700}. Макс Перуц и Джон Кендрю поприветствовали прибывших и откланялись, так что Фрэнсис Крик оказался в центре внимания. Уотсон и Крик собирались сначала рассказать о теории дифракции на спиралях и о применении функций Бесселя, затем обрисовать свою модель, после чего настал бы черед дружеской трапезы в пабе Eagle. Наконец, все вернулись бы в лабораторию и вместе обсудили бы дальнейшие шаги {701}. Действительно, началось с того, что Крик стал говорить о дифракции на спиральных структурах, но Уилкинс его прервал, заявив: «Стоукс решил задачу в поезде, возвращаясь однажды вечером домой, и на следующее утро создал теорию на маленьком листке бумаги» {702}.
Согласно авторам модели, Франклин, изучив конструкцию, высмеяла эту жалкую попытку и точными замечаниями разгромила их работу. Уотсон приписывает ей восклицание: «Смотрите-ка, вы вывернули ее наизнанку!» {703} Гослинг описал эту сцену так: «Когда мы оказались в лаборатории перед их моделью, наше облегчение, должно быть, было физически ощутимым. Розалинд в своем наилучшем формально строгом, но по сути поучительном стиле начала с "вы ошибаетесь по следующим причинам…" и перечислила их немало, напрочь сокрушив сделанное ими. ‹…› Это также подтвердило позицию Розалинд, согласно которой молекулярные модели можно строить, пока рак на горе не свистнет, но невозможно будет сказать, какая из них ближе к истине. Если бы Морис отстал и дал нам (ей и мне) возможность толком измерить интенсивности рефлексов и провести необходимые вычисления, что, разумеется, долго и трудоемко, тогда в конечном счете данные все сказали бы сами за себя» {704}.
По словам Уотсона, Франклин совершенно не интересовал приоритет в теории дифракции на спиралях, и, пока Крик пускался в подробности, она демонстрировала растущее раздражение, потому что нет смысла обсуждать спиральность, если она не доказана фактами. Разглядывание самой модели лишь усилило ее недовольство. Когда Крик и Уотсон перешли к вопросу о двухвалентных ионах магния, которые, как они считали, удерживали вместе цепи тройной спирали, Франклин возразила, что ионы Mg2+ должны быть окружены плотными оболочками из молекул воды и не могут обеспечить прочность структуры {705}. Франклин, как ученый, оперирующий только фактами, восприняла несовершенную модель Уотсона и Крика примерно так же, как опытный музыкант – исполнение симфонии с фальшивыми нотами.
После того как Розалинд указала на факторы, делающие трехцепочечную модель невозможной, обстановка в помещении № 103 стала невыносимой. Крик уже не чувствовал себя уверенным в себе хозяином, а надежда объединить усилия рассеялась: стало ясно, что никакого сотрудничества с группой из Королевского колледжа возникнуть не могло {706}. Историк Роберт Олби так охарактеризовал ситуацию: «Франклин и Гослинг, естественно, не собирались рассматривать подобное предложение. Перед ними предстали два клоуна с дурацким розыгрышем. С чего бы им оправдывать их выходки, объединяясь с ними?» {707} Уотсон и Крик проиграли, очевидным победителем стала Франклин {708}. Крик и сам видел, что они выставили себя на посмешище {709}.
Остаток дня для всех участников прошел малоприятно – особенно для Уотсона, понявшего, что возражения Франклин не были лишь проявлением упрямства. Помимо прочего, в ходе дискуссии выяснилось – к стыду авторов модели, – что в нее заложено неверное содержание воды, не соответствующее тому, которое было в полученных Розалинд образцах ДНК. Содержание воды в модели было занижено в десять раз, потому что Уотсон невнимательно слушал доклад Франклин. «Невозможно было уйти от вывода, – признал он, – что наша аргументация была рыхлой. Когда оказалось, что воды в ДНК гораздо больше, число потенциальных структурных моделей пугающе увеличилось» {710}.
После обеда все вместе прогулялись, но никакие попытки Крика умаслить коллег из Королевского колледжа не заставили бы их изменить сложившегося мнения. По словам Уотсона, «Рози и Гослинг держались воинственно и непоколебимо. Поездочка за пятьдесят миль ради того, чтобы послушать незрелую болтовню, никак не повлияла на их дальнейшие намерения». Уилкинс и Сидз были настроены более мирно, но, возможно, это было лишь следствием их стремления не соглашаться с Франклин. Разговор совсем увял, когда несложившаяся компания вернулась в Кавендишскую лабораторию. Уилкинс напомнил, что, если поторопиться, автобус доставит гостей на станцию Ливерпуль-стрит как раз к поезду 3:40. Оставалось только попрощаться для приличия {711}.
Когда началось откровенное противостояние Уотсона и Франклин, затянувшееся на годы? Возможно, с упомянутого выше восклицания Розалинд насчет «вывернутой наизнанку» молекулы, которое задело Уотсона. Пятьдесят с лишним лет спустя злосчастное высказывание – как бы оно ни было в точности сформулировано – с прежней силой звучало в его ушах. В 2018 г. в своем кабинете в Колд-Спринг-Харборской лаборатории Джеймс вспоминал об этом эпизоде с такой горечью, словно он произошел только что: «Она никогда не была с нами любезна, особенно со мной… Рози всегда давала тебе понять, что ее мозги лучше твоих, – даже если это была неправда. Ей не хватало скромности, чтобы понимать, что она чего-то не знает» {712}.
Брэгг, узнав о том, что произошло этажом ниже его кабинета заведующего лабораторией, пришел в ярость. Перуц пытался успокоить его, но Брэгг жаждал крови. Исследование ДНК было безусловной прерогативой Королевского колледжа. Как посмел этот стажер Уотсон вмешиваться в работу другого подразделения Совета по медицинским исследованиям? И какого черта творил Крик, отнимая время от собственной работы и вторгаясь в область исследований сотрудника стороннего учреждения? Брэгг шумел еще и из-за того, что такими темпами Крик никогда не закончит диссертацию, чего потерпеть никак нельзя. Уотсон справедливо заметил: «Теперь, когда он мог бы наслаждаться преимуществами положения руководителя самой престижной кафедры в мире науки, ему приходилось нести ответственность за возмутительные выходки гениального неудачника» {713}.
Телефонные провода между заставленным книжными шкафами кабинетом Брэгга в Кембридже и лондонским подземельем Рэндалла, должно быть, раскалились от резких слов и извинений. Рэндалл уже прослышал обо всем от Уилкинса и, разумеется, тоже пришел в бешенство {714}. Записей о горячей беседе Рэндалла и Брэгга не осталось, но есть косвенное свидетельство в недавно обнаруженной корреспонденции Фрэнсиса Крика, которая считалась утраченной. Эти письма нашлись благодаря Сидни Бреннеру, нобелевскому лауреату 2002 г. по физиологии и медицине, который в 1956–1977 гг. занимал общий с Криком кабинет в Кембриджском университете. Они всплыли лишь в 2010 г., когда Бреннер подарил свой архив, включая девять коробок с бумагами Крика, Колд-Спринг-Харборской лаборатории {715}.
В напечатанном на пишущей машинке письме, датированном 11 декабря 1951 г., Уилкинс изложил условия «мирного договора» с Криком. Письмо начиналось с сердечного обращения «Мой дорогой Фрэнсис» и извинения за то, что поспешно ушел в субботу. Больше ничего теплого и сердечного в письме нет, потому что его копия предназначалась Джону Рэндаллу (который, по всей видимости, и продиктовал текст). Вот что там было:
Я боюсь, что общая позиция здесь у нас, хотя и с огромной неохотой и многочисленными сожалениями, направлена против вашего предложения продолжить работу над нуклеиновыми кислотами в Кембридже. Доводом в пользу этого является то, что ваши идеи почерпнуты непосредственно из утверждений, прозвучавших на коллоквиуме, которые не менее убедительны, чем ваше заявление о полной оригинальности вашего подхода… Мне представляется наиболее важным достигнуть соглашения, согласно которому все сотрудники нашей лаборатории могли бы в будущем, как это было и в прошлом, чувствовать себя свободными обсуждать свою работу и обмениваться идеями с вами и вашей лабораторией. Мы являемся двумя подразделениями M.R.C. и физическими отделами, имеющими множество взаимосвязей. Я лично полагаю, что обсуждение моей собственной работы с вами очень полезно для меня, но после того, как вы в субботу продемонстрировали свою позицию, в мою душу закрадывается слабая тень неловкости в этом отношении. Независимо от того, кто в чем конкретно прав или виноват, я считаю самым важным сохранить здоровые отношения между нашими лабораториями. Если бы вы с Джимом работали в лаборатории, оторванной от нашей, мы считали бы, что вы вправе продолжать в прежнем духе. Я считаю наилучшим придерживаться позиции, занятой большинством наших руководителей и вашим подразделением в целом. Если ваше подразделение считает наше предложение