— Я раньше был связистом. У меня дома хранится переносной армейский радиопередатчик с антенной. Вещь раритетная. Он, конечно, старый, ещё советского образца, но был в рабочем состоянии, когда я проверял его в последний раз. Если квартира смогла уцелеть, то и радиопередатчик тоже должен остаться целым. Его мощности вполне хватит.
— Далеко до вашего дома? — спросила ректор.
— Нет. Я жил в новом жилом комплексе, который успели достроить как раз перед тем, как всё случилось. Он располагается внизу, у продольной, напротив торгового центра.
Виктор Петрович отошёл от стола и прошёлся, приложив палец к подбородку и о чём-то глубоко задумавшись. Его лицо потускнело, взгляд был устремлён в пол. Я хорошо запомнил это выражение: точно такое же было тогда, в караулке, когда я рассказал об увиденном.
Старый охранник остановился рядом со мной, и наши взгляды пересеклись.
— Это совсем близко, — сказала ректор, переведя взгляд на Виктора Петровича. — И высотка совсем новая, на двадцать с лишним этажей, если память мне не изменяет.
— Такое как раз подойдёт, чтобы поймать сигнал, — сказал Семён Владимирович. — Кроме того, подниматься на самый верх может и не придётся. Передатчик хорошо ловит и в квартире.
— Что скажете? — спросила ректор, всё так же смотря на охранника.
Виктор Петрович медленно развернулся, неохотно отрывая от меня глаза.
— Скажу, что всё это глупость. Смертельная глупость. И моё мнение по поводу всего этого остаётся прежним. Однако… — он прошёл вперёд, осмотрел студентов, потом перевёл взгляд на профессуру. — Вы все хотите верить в эту призрачную надежду на спасение – в то, что этот голос из рации может принести вам его. Я не буду переубеждать вас и снова повторять, что всё только в ваших руках. Если вы все решили пойти на этот риск… Тут уже выше моих полномочий. Нянчиться с теми, кто играет с огнём, не буду. Однако я с ответственностью отношусь к жизням своих подчинённых.
Он обернулся и посмотрел на ректора.
— Поэтому этой бессмысленной операцией буду руководить я.
Когда всем стало понятно, что окончательное решение принято, среди студентов разгорелся огонь энтузиазма и горячей радости. Многие из них стали выкрикивать слова о надежде и о спасении; кто-то обнялся со своим соседом, крепко и уверенно. Настроение среди профессуры тоже поднялось: они заулыбались и стали горячо жать друг другу руки. Некоторые тоже цепко завлекали друг друга в свои объятия.
Всех охватила неистовая вера в то, что всё может закончиться благоприятно. Что долгие четыре года пребывания в постоянном страхе, вечном ощущении подступающей опасности, отчаянной борьбе сменятся перспективой полного освобождения. И что мы вовсе не одни во вселенной, что за непроглядной мглой ещё где-то сохранились остатки человечества, и лишь чудо – или само Божье проявление – указало сейчас нам на их существование.
Вот она – надежда, которую все так долго ждали. И если раньше наша борьба являлась вынужденной необходимостью, то теперь для многих она станет прочным канатом, ведущим всех к благоприятному будущему. Теперь она обрела явный смысл.
Но почему-то я не испытал тот горячий энтузиазм, которым вмиг заразились все здесь находящиеся. Я стоял в центре, меня окружали радостные крики и ликование. Я молча смотрел на это всё, а потом встретился с Сашей глазами. Она спустилась вниз вместе с другими студентами. Те подошли к профессуре и все стали обниматься, а Саша крепко обняла меня. Я обнял её в ответ, но у меня не получилось улыбнуться так же, как и она – искренне и счастливо. Вышло как-то вяло и сухо.
А потом я выудил из общей массы Виктора Петровича. Охранник стоял поодаль от всех, наблюдая за льющимся сверху бесконечным ликующим потоком. Скрестив руки на груди и с тем же хмурым выражением на лице. И сейчас я чувствовал с ним единство, которого раньше никогда не ощущал.
Ещё долго аудитория тонула в нескончаемом гуле голосов. Казалось, в этот момент все позабыли об опасности, которая ежесекундно подбиралась к нашим стенам снаружи. Студенты смеялись, обсуждали все возможные варианты развития событий, делились своими ощущениями, кто-то даже вновь начал шутить и его шутку тут же подхватывали с дальних концов. А когда собрание завершилось, масса не разбрелась по разным местам: коворкинг вновь был наводнён большим количеством человек. Сюда стекались почти все свободные от дозора студенты. Не жалея запасов, они опустошали холодильники с выпивкой, располагались возле костра в центре и у стен со всех сторон, и вновь зал был наполнен той гармонией, которая некогда царила здесь.
Я сидел на скамейке возле длинного окна неподалеку от выхода. Молча наблюдал за всеми. Как-то обособленно, не желая вливаться во вновь приведённую в движение здешнюю жизнь. Может, лишь на мгновение, на короткий промежуток времени, но возродившуюся, сбросившую пыль со своих плеч.
Я увидел, как Владислав вновь достал свою гитару и заиграл одну из своих собственных песен. Как Антон, отставив к стойке костыль, стоял возле бара и с кем-то оживлённо разговаривал. Максима здесь я не увидел. Наверное, он вернулся на стену, или же переживает нахлынувшую эйфорию как-то по-своему.
Все здесь пребывали в таком состоянии, будто уже победили в долгой и кровопролитной войне. Будто сорвали куш и выиграли в крупной партии. Однако самое тяжёлое сражение было ещё впереди. Я это чувствовал.
Ко мне подошла Саша. Она протянула мне бутылку и села рядом. Я открыл крышку и сделал пару глотков. Алкоголь как-то не так вливался внутрь: очень неохотно и тяжело. Но Саша пила легко и свободно. Она то смотрела на многочисленное сборище, то ловила мой взгляд. Девушка была частью этого массового экстаза, и я не хотел ломать ей настрой своей угрюмостью. Я улыбнулся, искренне и радостно, как только мог.
— Может, это и есть та подсказка, о которой ты сказал, — проговорила она. — Путь к нашему спасению. Знаешь, мне даже не верится, что за этими стенами может находиться ещё кто-то живой. Как мы прям. Что там не только одна лишь смерть и ужас, но и надежда. Надежда на то, что мы не одни.
— Да, это сильная надежда, — ответил я и отпил немного. — Она нам сейчас необходима.
Саша развернулась ко мне, в её глазах