– А если организовать обучение?
– Они не будут учиться.
– Почему?
– Потому, что не хотят, не видят в этом ценности, не умеют, вот почему.
– Но другие проводят ведь как-то сокращения…
Оксана вздохнула.
– Проводят: или не такие масштабные, или в больших городах, или с другой публикой. Я читала, как в Штатах во время кризиса 2008 года провели массовое сокращение то ли в банке, то ли в хедж-фонде: врубили пожарную сигнализацию в здании, все вышли, а обратно зашли только те, кому не заблокировали пропуска. Прочие остались на улице в самом буквальном смысле этого слова. Ну, там все повозмущались, конечно, но в конце концов разошлись ждать по почте свои чеки на выходное пособие. А наши бы бизнес-центр взяли штурмом, как Зимний. И хорошо, если бы не сожгли.
– И что же, вы отменили модернизацию производства?
– Нет. Но теперь мне нужно придумать работу для 3000 тысяч совершенно не нужных компании и довольно никчемных по сути людей. Сохраним часть старых линий, увеличим количество подсобных должностей. Это абсолютно нерентабельно с точки зрения экономики, дешевле было бы им просто гарантированный доход выплачивать, а теперь еще амортизация и ремонт оборудования, электричество, закупка комплектующих, в столовой кормить их всех опять же… В общем, договаривались в итоге на уровне главы региона. Он пообещал, что будет покупать на социальные объекты всю устаревшую и некондиционную продукцию, которую продолжим производить, и окажет помощь из бюджета – что угодно, только не сокращайте, пусть трудятся и устают побольше. Вот так.
– То есть, 3000 человек теперь будут заняты бессмысленной работой ради работы?
– Именно так.
– А они сами знают об этом?
– Им все равно. Зарплату же платят.
– Знаете, – сказал я, – мне странно, что вы не сделали одной совершенно очевидной вещи.
– Какой же? – подняла брови Оксана.
– Не поговорили с этими людьми. Не рассказали им честно о сложившейся ситуации, не спросили, как они ее видят, какие могут предложить решения, согласны ли, в конце концов, на бессмысленную работу ради сохранения содержания. Вы все решили за них: будут пить, разнесут, не станут, не хотят, все равно. Вы же даже не попытались проверить, так ли это.
Оксана поджала губы.
– Вы вот любите цитировать разное, так я сейчас вам тоже кое-кто процитирую, – сказала она. – Пока в самолете летела, читала дневники Леонида Андреева, и даже сохранила себе…так…где это…
Она полистала что-то в смартфоне, нашла и прочла выразительно:
– «Мы думали, что, открывая все двери зверинцев, все хлева и конюшни, ломая все загороди и выпуская истомленных неволей зверей и скотину, мы немедленно введем их в кабинет и в дружески серьезной беседе обсудим и постановим, как жить нам дальше. И мы их уговаривали. И ослу, ждавшему палки, мы читали лекции. И осел выгнал нас из нашего дома, и сидит в нем, и ревом своим будит всех ослов Европы».
Оксана убрала смартфон и добавила:
– Это у вас там, в цивилизации космических бродяг-анархистов, можно с кем угодно взять и все обсудить. А у нас тут немного другая реальность.
– Вот от того она и другая, – ответил я. – Существует всего два подхода к политике, социологии, менеджменту, маркетингу, ко всему; их формулировки просты: относиться к людям как к людям, или к людям – как к скотине. Мы или открыто говорим о проблемах, доверяем, слушаем, искренне предлагаем, делаем лучше, сотрудничаем; или считаем, что «они не поймут», что «никто не будет такое читать», что «это никому не нужно», что «для них и так сойдет», а потому манипулируем, обманываем, скрываем, заставляем, впариваем, прогреваем, управляем кнутом и пряником, считая себе при этом умнее и лучше прочих. Первое куда как сложнее, но всегда дает результат в перспективе, потому что именно так строится здоровое общество; второе проще и приносит быстрый эффект. Ваша беда в том, что вы всегда выбираете сиюминутный результат, а потом искренне удивляетесь неприятным перспективным последствиям. Вы же, Оксана, должны это понимать, разве нет?
Наверное, вышло бестактно, потому что она ушла, не допив кофе и не попрощавшись.
Я снова остался один.
То ли от таких разговоров, то ли от осенней тревожной хмари, то ли от новелл Александра, который на лестнице тыкал мне в лицо телефоном, показывая запись выступления какого-то Ковальчука, но я долго не мог уснуть; лишь под утро, в мертвой и темной предрассветной тиши, я незаметно для самого себя оказался в подобии тонкого сна, долго шел в нем извилистыми сумрачными коридорами, пока не оказался в
…Разомлевший от жары ленивый подмосковный июль в густых ароматах жасмина и лаванды. Добродушные мохнатые шмели неторопливо перелетают меж раскрытых цветов кустовой розы, забираются в тонкие бархатные лепестки. На ослепительно синем небе ни облачка. Иногда дуновение легкого ветерка чуть тронет верхушки берез, и тогда кружевные тени листвы задрожат на дощатом полу просторной старой террасы. Рядом кресло-качалка; на нем книжка в бумажной обложке – «Записки охотника» – и мужская шляпа из светлой соломки.
Сбоку от ухоженной дорожки, ведущей к калитке, рядом с клумбой пышноцветных красно-оранжевых георгинов, в траве стоит трехколесный велосипедик с повязанным на руле розовым бантом. Сзади дома слышен детский смех и веселые крики; из-за угла, подпрыгивая, выкатывается большой и пестрый надувной мяч, а следом выбегает девочка лет четырех, белокурая, в голубом платьице, прехорошенькая; она схватывает мячик, бросает быстрый любопытный взгляд и бежит обратно за дом.
Звякает защелка калитки.
– Здравствуйте! Вы уже здесь!
Дмитрий Иванович приветственно машет рукой и идет по дорожке к террасе, ведя рядом велосипед с багажником на заднем крыле и дребезжащим звонком.
– А я отвозил Вадиму книжку по истории Четвертой республики, и, представляете, заболтался! Он очень интересный собеседник, Вадим, вам непременно нужно с ним познакомиться! О, моя шляпа! А я думал, где же ее позабыл: на речке или в правлении? Совсем стал рассеянный! Старость, да-с!
Дмитрию Ивановичу на вид около пятидесяти; у него большие очки и немного всклокоченная борода с паутинными нитями серебряной седины.
– Ну, что же мы стоим! Пройдемте в дом! Прошу, прошу!
Уютная тишина и прохлада, какая бывает в жаркий день внутри почтенного дачного дома. Пахнет мастикой, старинной мебелью и сушеными травами. Тикают ходики. Рубиновые и золотые блики витражных вставок дрожат в полумраке на потрепанных корешках книг и кремового цвета афишах с портретами молодой женщины в овальных и круглых рамках.
– Моя матушка, Софья Андреевна! Не верится? А видели бы вы ее полвека назад! Когда-то она по-настоящему блистала в «Венских