В душистых сумерках разносится протяжный звон колокола; он долго звучит антифоном к хору сверчков, ночным птицам в укутанных сумраком рощах, и вот все стихает, прислушиваясь, и тут же к гудению басовой ноты добавляются отрывистые дробные перезвоны малых колоколов.
– Да, у нас тут и храм есть, а как же, – кивает Дмитрий Иванович. – В живописнейшем месте стоит, у реки. Что? Помилуй Бог, причем тут Бог? Простите за каламбур, хе-хе. Туда и раньше за Богом никто не захаживал. Куличики освятить, водичку набрать на Крещение, вербочку окропить. Традиция! Матушка моя и Ирина Петровна ходят частенько, да и я за компанию. Красиво так, умилительно, лампадки, косыночки, полумрак, воском пахнет и ладаном, на душе хорошо, а тут еще как батюшка затянет: «Мииииииииир всеееееееем!» И хор ему, этак тоненько: «И духови твоему!» У нас, кстати, мировой батюшка, отец Герасим: с ним и о духовности поговорить можно, и в шахматишки сразиться, и вообще, приятный человек, хоть и служебный.
Распахиваются двери дома, выходят гости. В сумерки вырываются яркий свет, смех и веселые крики. Впереди всех идет Петр Федорович; он становится посередине дорожки, вытягивает руку на манер оперного певца и затягивает преувеличенным басом:
– Еслиииии б знали выыыыы, как мне дорогииии….
Все смеются.
– Дмитрий Иванович, идемте с нами! – машет рукой Ирина Петровна. – У Домбровских Мишенька вернулся из Исландии, привез кучу фотокарточек! Говорит, ледники почти восстановились уже до состояния 19 века!
Дмитрий Иванович улыбается.
– Ну что, вы с нами? Домбровские милые, не пожалеете. А завтра собираемся у Вадима, будем давать всем желающим любительскую постановку «Макбета». Могу по знакомству похлопотать, чтобы старший Домбровский уступил вам роль Сиварда, ну, или четвертой ведьмой станете, как угодно. Вы только скажите, остаетесь тут или нет. По карману заплатить вам за эту гармонию, или же билет пожелаете сдать обратно?..
9.
Порой от прочитанной книги почти не остается воспоминаний о героях или последовательности событий; однако всегда запечатлеваются эмоции, настроение, атмосфера, с помощью которых, при желании, можно попробовать воссоздать в памяти и сюжет, и интригу.
Атмосферу наших последних трёх дней на «Эволюции» последовательно определяли тревога, страх и отчаяние.
Я только что перечёл свои записки об экспедиции и заметил не без удивления, как мало в них о тебе, дорогая Нина. Может ли быть, что я начал тебя забывать? Или это связано с тем, что в течение бесконечно долгих, погруженных в бессветную тьму тридцати недель путешествия через войды ты по большей части была незаметной и за общим столом в нашей кухне, и в библиотеке? Как бы то ни было, но я хорошо помню, что тем ранним утром первого из трех страшных дней сначала я увидел тебя.
Исступленный вой тревожной сирены раскатывался по кораблю. Я выскочил из каюты; ты стояла рядом и показывала рукой туда, где с другой стороны главного трапа белый, словно песок, Айзек Рубин все еще сжимал в кулаке рычаг аварийной сигнализации; кажется, он говорил что-то, но рев глушил все слова, и только рот разевался беззвучно и чернели на бледном лице округлившиеся глаза, уставившиеся вверх: там вместо входа на первую палубу краснел яркий, как свежая рана, герметичный люк блокировки.
Командного блока с главной рубкой и обсерваторией больше не было.
Из соседней каюты выскочила растрепанная Эшли; выбежала в коридор полуодетая Зойка, на ходу застегивая комбинезон; появились испуганная Лили, заспанный Ли Вэй, снизу высунулся встревоженный Ойуун; я отметил, что нет Айхендорфа, но вот и он бежит со стороны резервного поста управления, а сирена продолжала выть, и реветь, и мгновения казались минутами, пока Али, мягко положив ладонь на вцепившуюся в рычаг руку Айзека, не поднял ее вверх.
Сирена смолкла, и в оглушительной тишине отчетливо громко прозвучало Зойкино:
– Господи. Девочки.
Мы переглянулись. Двери кают Акико и Юкико оставались закрыты.
Последней, кто видел сестер Сато и разговаривал с ними, была Эшли. Меня они встретили рядом с каютой примерно в 23.35, а потом поднялись в обсерваторный отсек. В полночь сестры сменили Эшли на вахте в главной рубке; она ушла спать, передав Юкико контрольный ключ и отчет по параметрам, что было, конечно, совершенной формальностью, как, собственно говоря и сама вахта: пилотирование и ходовые системы полностью контролировались Лапласом, корабль шел самым простым из возможных заданных курсов по условной прямой в совершенной пустоте войда, что практически полностью исключало необходимость оперативно вмешиваться в управление. Никаких неожиданностей быть не могло – так мы думали.
Согласно показаниям бортового самописца, в 00.23 произошла расстыковка первой палубы с основным корпусом «Эволюции», проведенная, по всей видимости, без каких-либо признаков спешки или, тем более, паники: контур пилотирования и контроля был переориентирован на резервный пост управления жилого блока, заглушен внутренний звуковой сигнал – это исключило возможность для экипажа услышать, что происходит неладное. Лишь почти три часа спустя, Айзек, которому не спалось и который должен был сменить сестер Сато в рубке, решил сделать это пораньше, вышел из каюты в 3.17, увидел ярко-красный люк аварийной заглушки и сразу же врубил тревогу.
Обнаружив пропажу матроса, морской капитан может вернуться назад и прочесывать океанскую гладь с неплохим шансом спасти бедолагу; успех предприятия будет зависеть от непогоды, течений, акул и выносливости незадачливого моряка. Ну, и времени, разумеется. После того, как Акико и Юкико отстыковали командный блок от корабля,