Да, в кои-то веки мир казался мне ясным. Я вспомнил слова грандмастера Харрата о том, как работа с эфиром приманивает ленивых, о жестком консерватизме гильдий, о врожденном сопротивлении Англии любым переменам, которые заставили бы гильдейцев высокого ранга ослабить хватку на кормиле власти, не говоря уже о риске его потерять. И не только Англии. По всей Европе существовали гильдии, очень похожие на наши, и была промышленность, и был эфир. Я видел, как на огромные причалы поступали товары, несущие на себе отпечатки таинственных знаков и шепотов. С распространением эфира Франция, Саксония и Испания, даже Катай и обе Индии погрузились, как и мы, в вековые – бесконечные! – промышленные грезы, в то время как где-то за ними, в дымке времени и расстояний, лежали земли отдаленные, почти не нанесенные на карты и крайне малоиспользуемые; Фула и Антиподы, неизведанное сердце Африки, застывшая легенда – Колыбель льда. Мир и само время созрели для того, чтобы мы, граждане, покинули изведанные края, двинулись дальше и воспользовались шансом…
Мои размышления продлились недолго. Туман рассеивался так же быстро, как и появился. Вернулся старый Лондон, пропахший грязью и собачьим дерьмом. Гильдейцы, уволенные «Биддл и Ко», местным производителем катушек и пружин, бродили у ворот на площади Фламмари, одетые по-рабочему, хотя эти ворота вот уже две сменницы были обмотаны цепями. Я быстро двинулся дальше, а они харкали мне вслед, потрясали кулаками и свирепо таращились. Я казался этим гильдейцам обыкновенным мизером, у которого есть работа, в то время как они ее потеряли. Я привык к подобной враждебности. Не было смысла останавливаться и объяснять, что крах промышленных рынков – симптом неправильности общества. Даже Блиссенхок и другие ораторы, которые поднимались и спускались с трибун каждый бессменник в Истерли, придержали бы язык.
Итак, наконец-то потеплело. Наступила весна. Скоро лето. Согласно теории Блиссенхока, Новый век мог начаться только летом. В дождливые, холодные и темные дни митинги и шествия заканчивались слишком быстро. Я купил «Гилд Таймс» и изучил унылое вранье за завтраком, в уголке местной забегаловки. За окном семья в лохмотьях тащила телегу, полную мебели. Часы упали с нее и разлетелись на части, пружины полетели во все стороны. Эти люди выглядели потерянными и убитыми горем. А у меня было теплое пиво, холодное мясо, крыша над головой и кровать, куда я жаждал вернуться. Я знал, что мне повезло, и трудные времена оказались, в основном, добры ко мне.
«Новая заря» шла хорошо; в настоящее время газета себя окупала, а иногда даже приносила прибыль. Однако все деньги приходилось направлять в Народный альянс, на бронирование комнат, взятки полиции и помощь членам организации, которые остались без работы или были ранены в драках и во время митингов. Мы с Солом по-прежнему зарабатывали на жизнь, выполняя тяжелую монотонную работу, которой гильдейцы и их подмастерья не занимались сами из-за чрезмерной гордыни или лености. За минувшие годы мы то и дело ездили за какими-то вещами и доставляли к обеденному перерыву кувшины пива и теплые пироги, изнывая от желания все выпить и съесть. Мы занимались отловом коброкрыс; эти твари прыгали потрясающе высоко и как будто нарочно метили в пальцы, гениталии и глаза. Время от времени мы занимали денег. Работа всегда была тяжелой, опасной, немилосердной для ног, и Лондон моих брейсбриджских грез зачах в ожиданиях на трамвайной остановке, стерся вместе с подметками и растаял с изнуряющими снами в чахоточных ночлежках. Иногда в сентиментальном порыве я посылал отцу и Бет небольшой чек и телеграмму, чтобы заверить их, что еще жив, но держал подробности своей жизни в секрете, как и подобает любому добропорядочному гражданину, особенно применительно к телеграфной связи. Сейчас меня удерживали в Лондоне идеи, совершенно не похожие на те, которые привели сюда, хотя время от времени – как, например, нынче утром, и в моменты, когда я созерцал сверкающие крыши доходных домов и складов, невероятную, вознесшуюся ввысь Халлам-тауэр, озаренную дивосветом заката, – я вспоминал о былом. Но жизнь шла своим чередом. Годы пролетели для Сола, Мод и меня поразительно быстро, как это всегда случается. Мы по-прежнему каждый праздник Середины лета посещали ярмарку в Большом Вестминстерском парке, но я не видел Аннализу ни там, ни где-либо еще.
Удача была на моей стороне. У меня было достаточно времени и мелочи в кармане, чтобы завтракать, рассеянно таращиться в окно закусочной и читать, покачивая головой, фантастическую ерунду, которую продолжали печатать в «Гилд Таймс». Не то чтобы моя жизнь была легкой. Не то чтобы я обрел хоть видимость богатства. Помимо всего прочего, я не стремился преуспеть в Нынешнем веке, который скоро зашатается и рухнет. Туман почти рассеялся, когда я вышел из забегаловки; слабо пульсирующее небо придвинулось к самым крышам. Я закинул сумку на плечо и направился на северо-запад через Докси-стрит в сторону Хаундсфлита, где нынче собирал арендную плату. Деньги – зло; корень многих бед нашего общества. Я слишком хорошо это знал. А как я мог не знать, если предыдущему сборщику арендной платы вышибли мозги дубинкой в переулке?
В Хаундсфлите, за террасами, где над каждым крошечным крыльцом висела табличка с названием дома – «Жаворонковый холм», «Ивы», «Ферма Фрейды», «Зеленолесье», – находились загоны, где Лондонская гильдия разнорабочих содержала свои армии ямозверей и в воздухе витал их странный запах. Каждое утро животных волокли на телегах, запряженных возовиками, мимо окошек с занавесками из тюля, и это было похоже на жутковатое цирковое шествие. Ороговелые и свирепые, одинаково слепые и покрытые шрамами, они роняли кучки светящегося навоза через зазоры в клетках,