Когда моя одежда становится насколько это возможно чистой, выясняется, что мне не стоило переживать за свою скромность. Настал черед моего тела. Старуха дергает за кедровый халат, потом за сорочку.
— Вик ква вивидачик! Хата дал — хата дисюбик! [36] — громко говорит она.
Я неохотно отворачиваюсь и медленно стаскиваю оставшуюся одежду через голову.
Я никогда не бывала полностью обнаженной на улице. Я обхватываю себя руками, но спрятаться негде, сохранить тепло невозможно. Я захожу в воду. Мои стопы погружаются в ил, и по ногам ползут крошечные пузырьки. Холод поднимается до моих женских мест, потом до груди, и наконец только плечи и голова остаются сухими.
Старые крестьяне в России боятся русалок, которые живут в таких же точно прудах и ждут, когда какой-нибудь молодой человек подойдет слишком близко. Русалки знают, кто слаб и легко ведется на хорошенькое личико, — тех парней больше никто никогда не увидит. А вдруг в темной воде мелькнет прядь волос, раздувающийся рукав, кончик пальца? Я не парень, но вдруг они все равно захотят меня, захотят, чтобы я стала одной из них? Знаю, все это глупости, но мутная вода, потревоженная мной, дает пищу воображению.
Я плещу немного на лицо и гадаю, как в такой илистой воде мне достичь того, чего от меня хотят. Я выберусь отсюда еще грязнее, чем была. Понаблюдав какое-то время за моими вялыми потугами, старуха вскрикивает и отшвыривает свой халат. Подбирает тростник, которым я терла платье, и заходит в воду. Ее груди свисают до пояса, как два пустых мешка. Я никогда раньше не видела обнаженную грудь старой женщины.
— Да юква чиксубагак? [37] — спрашивает она, приближаясь. Ее голос звучит так, словно она уговаривает ребенка. — Шуук, тилтийайикди кукс [38].
Взяв меня за руку, она трет ее тростником. Потом поворачивает меня и трет другую руку. Тростник дерет кожу. Я чувствую себя невестой, которую моют перед свадьбой.
Она плещет воду мне на спину, после чего я принимаюсь мыть другие части тела. Под конец она запрокидывает мне голову и моет волосы. Своими яростными пальцами она мнет мне череп, словно тесто месит. Закончив, она выводит меня за руку из пруда.
Мы стоим мокрые перед остальными, она — все еще держа меня за руку. Теперь, когда пот и грязь наконец смыты, мою кожу пощипывает. Самая младшая женщина снова заворачивает меня в халат, и я потихоньку согреваюсь.
Когда мы возвращаемся в дом, мне дают костяную иголку с жесткой нитью. Я смогу зашить рукав, порванный столько недель назад. Он порвался по шву, поэтому его легко починить. Еще я подшиваю подол в тех местах, где он начинает расползаться. На ткани все еще остаются бледные ржавые цветы — пятна крови моего мужа со дня сражения на берегу.
Наконец в ясный послеобеденный час, когда тумана с облаками больше нет и синева лениво тянется от края до края неба, я иду на берег с миской свежей воды. Осталось завершить последнее приготовление к пиру. Я должна что-то сделать со своим потемневшим серебряным крестом.
Я расстегиваю длинную цепочку. Вытягиваю крест перед собой и смотрю, как он крутится на ветру и сверкает на солнце. Даже отчаянно нуждаясь в чистке, он все равно сияет, как звезда. Я думаю о другом кресте в небе — о созвездии Лебедя, которое тянется вдоль всего Млечного Пути, — и о том, как мадемуазель Каролина Гершель со своим братом сосчитала в нем все звезды, нарисовала первую карту нашей Галактики и отметила место, где находится наше крошечное солнце. В отличие от розового турмалина на кресте, мы не в центре. Отец часто напоминал мне об этом и о том, как древние утверждали обратное, пока наука не доказала, что они ошибались.
— Только дурак знает все, — говорил отец.
Я мою крест в миске с водой, потом чищу его теплым мелким песком. Еще раз мою, затем вытягиваю перед собой, давая обсохнуть. Отполированный, он сверкает еще ярче, совсем как в тот день, когда мать дала его мне, и достоин того, чтобы его надели на пир.
Я снова застегиваю цепочку на шее.
Танцор в маске выскакивает из-за деревянной ширмы размером с фасад особняка, с вырезанными на ней и раскрашенными фигурами колюжей. У существа посередине глаза не только на лице, но и на руках, коленях и ступнях. По обеим сторонам от него — еще глаза, уши, рты и вздернутые носы, все заключены в овалы, разлетающиеся во все стороны, как пузыри. Рисунок, похожий на волну или даже на рыбий плавник, повторяется внутри этих существ и вокруг них. Обе половины ширмы зеркально отражают друг друга. Свет от очага отбрасывает колеблющиеся тени, отчего фигуры кажутся живыми.
Танцор, припадая, приближается ко мне и застывает. Его голова поворачивается, нарисованные глаза маски впиваются в меня взглядом. Танцуя, он отдаляется, снова поворачивает голову и опять глаза маски смотрят на меня. Затем он разворачивается в прыжке, и я жду, что теперь-то его взор меня покинет, но нет. На затылке маски тоже есть глаза.
Маки сидит на высоком подобном трону стуле с резной спинкой и подлокотниками. Стул такой высокий, что Маки приходится на него карабкаться. Но сейчас он стоит и дует в смешную маленькую трубку, которая издает писклявый звук, отсчитывающий время для танцора.
Когда мне кажется, что я больше не в силах выносить взгляд маски, танцор перемещается на другую половину дома. Пух, устилающий пол, как первый снег, взлетает и опускается за ним, рисуя белую дорожку из одного конца дома в другой.
Кожа Маки мерцает. Его лицо, руки и ноги раскрашены и покрыты какой-то отражающей свет пудрой. Руки ниже локтя опоясаны браслетами, которые звенят и танцуют, когда он движется. Браслеты сделаны из кожи и блестящего оранжевого металла, похожего на медь. Неужели это и есть медь? Где Маки ее взял?
У всех мужчин раскрашены тела, у некоторых — красными и черными квадратами, отчего они похожи на паяцев и арлекинов, иногда развлекавших нас в Петербурге. Некоторые украсили себе лицо непомерными черными бровями в форме треугольников или полумесяцев, как у раненого бровастого. Волосы, намасленные и уложенные на голове, украшены кедровыми ветвями и белым пухом. Плечи самых представительных мужчин покрыты плащами из меха калана, черного, как смоль.
Тела женщин и их одежда тоже покрыты украшениями, каждое из которых затмевает мой серебряный крест с его единственным драгоценным камнем. Юбки расшиты корольками, с которыми часто