Елена Фанайлова: Христианская традиция возводит вину в абсолют. Разберемся с ролью обиды в строительстве государства Израиль.
Аркадий Недель: Был элемент обиды на самих себя: сколько же можно, что же мы такие лузеры и слабаки, что не можем.
Елена Фанайлова:.Которые шли без сопротивления в газовые камеры, и все, что евреям вменялось как отсутствие сопротивления.
Аркадий Недель: С газовыми камерами сложнее, потому что сопротивляться одной из мощнейших машин уничтожения ты не мог. Что мог сделать еврей из какого-нибудь городка Бельцы? А то, что они поверили: они – часть этой Европы, в культуру и науку которой они внесли так много, это стало разочарованием и обидой на себя, отчасти этот мотив присутствовал.
Елена Фанайлова: Поговорим еще об обидах, которые нам известны из культуры, и о мотивах, где обида скрыта. Каин обижался на Авеля за то, что его плоды Богу милее? Авель же не хотел Каина обидеть? Это семейные отношения, семейный конфликт, семейное насилие, сейчас сказали бы.
Аркадий Недель: Если представить себе, что это два реальных человека, это действительно семейная ситуация.
Елена Фанайлова: В литературе обидчик часто не знает, что он причинил обиду, но это запускает мощнейшую машину мести. Я имею в виду, например, «Отелло» и «Опасные связи». Яго обижен на Отелло за то, что он лучше всех. Это ситуация, когда с обидой связаны зависть, ревность, большой психологический пакет, ядерный. Отелло обижен на Дездемону, которая ему якобы изменила, и все заканчивается чудовищно. Мертей – великая машины обиды, она устраивает целый театр марионеток из-за обиды на Вальмона, который не подозревает, наивный, какую рану ей нанес тем, что не выказал достаточное почтение в отношениях, не доказал свою любовь.
Аркадий Недель: Это хороший пример, но обид другого рода. Здесь мы имеем дело с литературными моделями. Подозреваю, что Шекспир, испытывавший сильное влияние многих авторов своего времени, в том числе Марсилио Фичино и Бруно (их тексты он знал, это были великие оккультисты), не мог не впитать в себя греческие сюжеты и все внутренние, вшитые контенты, присутствующие там. Шекспир через этих оккультных авторов вел прямой диалог с греческими авторами и старался закончить или довести до совершенства то, что они начали. То есть отработать эмоциональные, экзистенциальные, психологические модели поведения – обида, зависть, гнев и прочее. Отелло, Дездемона, все эти персонажи – люди, страсти, но это, как у греков, чуть больше. Это литературные эмоциональные, экзистенциальные паттерны, психологические исследования. Мне мешает научность, с которой Шекспир расставлял и сталкивал своих персонажей, заставлял их действовать так или иначе. В жизни немножко по-другому. Я не верю в жизненность шекспировских персонажей, для меня это больше психологический концепт, чем живые люди. Это примерно как Пырьев со своими фильмами про сталинские колхозы. Понятно, почему Пырьев это делал, почему соцреализм это делал, у него были другие задачи, кстати, схожие с шекспировскими, потому что тоже нужно было исследовать и создать нового человека.
Елена Фанайлова: Устойчивое выражение – «шекспировские страсти». Понятно, что они чрезмерны, но в культурном смысле они, видимо, исполняют ту же роль, что и греческая трагедия. Это доведение зрителя до катарсиса, до освобождения от внутренних демонов. Конечно, это мираж, про что последние пьесы Шекспира, наиболее эзотерические и волшебные, «Буря» и прочие. Понятно, что в «Ромео и Джульетте» сплошь вражда и обида, но там есть еще дуэль Меркуцио. Дуэль как культурный механизм существования обиды – не правда, ли интересно? Рационализированный, доведенный до ритуальности механизм убийства, основанный на оскорблении, или якобы оскорблении.
Аркадий Недель: Дуэль – это в архаическом смысле ритуал очищения, радикального выхода из состояния обиды. Если я убиваю обидчика, с обидой покончено. И если обидчик убивает меня, я тоже с этим не живу. Это радикальный способ не жить с обидой.
Елена Фанайлова: Это говорит нам о глубокой архаике, о глубочайшей укорененности обиды в нашем существе. Обида возникает как культурный концепт, она связана с развитием цивилизации, она систематизируется литературой, помогающей нам ее переживать и принимать, изучить. Потому что это аффект.
Аркадий Недель: В человеческой культуре, в том числе в мировой современной культуре есть механизмы, защищающие человека от обиды. Иначе социум будет находиться в нехорошем состоянии, как минимум, непродуктивном. Культура гламура, эстетики тела, вся индустрия улучшения себя – это один из механизмов снятия обиды. Если вас обидели, вы идёте в салон и выходите оттуда лучше себя прежнего.
Елена Фанайлова: Вы говорите о таком механизме обиды, как сравнение. Внутри обиды есть представление того, кто обижается, что «наверное, я хуже».
Аркадий Недель: Сегодня мы общаемся взглядами, эсэмэсками, точечными, дискретными элементами, и неправильный смайлик или слово может обидеть.
Елена Фанайлова: Я вспоминаю два сюжета, первый – суд Париса, когда две богини обиделись на него, и результат известен – Троянская война. Второй важнейший сюжет, к которому я хотела бы обратиться, царь Эдип. Что вы скажете об обиде внутри мифа об Эдипе?
Аркадий Недель: Эдип – это человек судьбы, фатума. Это человек, которого обидел рок. Именно поэтому это не драма, а гигантская, невероятная трагедия. Это одна из самых мощных экзистенциальных коллизий, сюжетов в европейской, а может быть, и в мировой литературе. Ужас ситуации Эдипа в том, что ему не на кого обижаться, у него нет объекта или субъекты обиды. Невозможно обижаться на рок. Можно обидеться на Бога, но рок – это не Бог, рок – это не человек, рок – это твоя априорная сущность, это ты сам, это даже больше, чем ты.
Елена Фанайлова: Может быть, то, что ты о себе самом не можешь уловить. Ты не можешь вывести это в свет рационального. Именно поэтому психоаналитики называют эдиповым комплексом бессознательные отношения мальчика и его матери, и соответственно, есть комплекс отношений девочки и отца.
Аркадий Недель: Эдип не хотел спать со своей матерью, но по роковому сюжету он это сделал. И как было снять Эдипу этот ужас, с которым он столкнулся? Даже не смертью, потому что смерть для древних греков не финальная точка. То, что Эдип сделал с собой, это больше, чем смерть: он ослепил себя. Это литературная метафора человека, который отказывается видеть рок. Тема ослепления Эдипа отсылает нас к ослеплению Полифема, и это самый жестокий акт в мировой литературе, когда эти парни во главе с Одиссеем протыкают единственный глаз Полифема. То, что Эдип ослепил себя, это максимум, что он мог сделать, чтобы не сойти с ума. Хотя он сошел с ума, возможно, отчасти, узнав о том,