— Вы не остановили его?
— А зачем? — удивился Томильский. — Я подумал, что у парня нервы сдали, боится на публику выходить. Со всеми такое бывает. А мне какое дело? Мне о своих ролях думать надо.
Он не выдержал и покосился на бутылку.
— Не стесняйтесь, — предложил я. — Вам, как я понимаю, скоро снова на сцену. Не останавливайте творческий процесс.
— Благодарю, — церемонно кивнул Томильский.
Выудил бутылку из-под трюмо и хотел привычно приложиться к горлышку, но передумал и налил в стакан, который стоял на столике перед ним.
— Вы уверены, что видели Ковшина уже после полуночи? — уточнил я. — Не раньше?
— У меня в начале третьего акта последний выход, — ответил Томильский. — Вот после него я на улицу и пошел. Раньше нельзя было, господин Кастеллано зорко следит.
— Еще один вопрос, — улыбнулся я. — Вы уверены, что встретили именно Ковшина? Как я понимаю, все артисты — мастера перевоплощений. Мог это быть кто-нибудь другой, кого вы приняли за Ковшина?
— А кто? — удивился Томильский. — Кому нужно им притворяться? Да он и в костюме был. Ему же Кастеллано поручил Ромео играть. Это Спиридон был, точно.
Но в голосе артиста я услышал сомнение.
— Последний вопрос, — кивнул я. — У кого именно вы покупаете зелья перевоплощения?
— У купца Сойкина, — ответил Томильский, сжимая стакан.
— А вы, Екатерина?
— Тоже у Сойкина. У него вся труппа зелья берет. Цена хорошая, и зелья качественные.
— Благодарю за разговор, — улыбнулся я. — Не буду вам мешать. Екатерина, можно вас еще на несколько минут?
Выходя из гримерки, я услышал за спиной судорожные глотки и вздох облегчения. Да, нелегкая жизнь у артистов.
* * *
Когда мы с Муромцевой вышли в коридор, я спросил:
— Екатерина, вы не знаете домашний адрес артиста Удашева? Господин Кастеллано сказал, что он приезжает в театр только к началу спектакля, а мне нужно с ним поговорить.
— Тогда вам повезло, — улыбнулась Муромцева. — С утра Алексей Георгиевич был на репетиции. Вы ведь знаете, что господин Кастеллано вернул роль Ромео ему, из-за того, что Спиря…
Она не договорила и прикусила нижнюю губу.
— Да, я знаю, — кивнул я. — Так Удашев в театре? Где я могу его найти?
Муромцева взглянула на изящные часики, которые украшали ее запястье, потом подняла глаза к высокому потолку.
— Так, перерыв сейчас закончится… Потом будут репетировать второй акт, но сначала пойдет массовка. Думаю, Алексей Георгиевич пока у себя, на сцену ему только через полчаса.
— Вы меня проводите? — улыбнулся я.
— Конечно. У нас ужасно старое здание, да еще эти запутанные переходы, лестницы. Когда меня только приняли в труппу, я целый месяц не могла запомнить дорогу от своей гримерной до выхода из театра. Вы ведь знаете, что раньше здесь был дворец князей Гостомысловых?
— Я слышал об этом.
— С тех пор здание несколько раз перестраивали, и все окончательно запуталось. Теперь никто не знает точно, сколько помещений в театре, и куда ведут некоторые коридоры.
— Вряд ли такое возможно, — вежливо улыбнулся я.
— Еще как возможно! — с жаром возразила Муромцева.
А потом театрально оглянулась и понизила голос:
— Ходят слухи, что князья Гостомысловы спрятали где-то в здании свои сокровища. Их до сих пор так и не нашли.
Муромцева испытующе взглянула на меня:
— Господин Тайновидец, а вы бы не хотели их поискать?
— С вашей помощью? — улыбнулся я.
— Конечно! — с жаром закивала Екатерина.
Потом сообразила, что ее слова можно истолковать двусмысленно, и покраснела:
— Мы со Спирей помогли бы вам. Ведь это клад! Значит, он ничей, и его можно поделить.
— Как только у меня появится свободное время, я обязательно подумаю об этом, — пообещал я.
Но Муромцеву мои слова не устроили. Ее помрачневший взгляд ясно выражал все, что она думает о богатых аристократах, легко упускающих такую замечательную возможность.
— В каких отношениях вы с Удашевым? — спросил я, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей.
— Ни в каких, — Муромцева исподлобья взглянула на меня. — А почему вы спрашиваете?
— Режиссер забрал главную роль у Удашева и отдал ее Ковшину, — пояснил я. — Это как-то повлияло на их отношения? Может быть, Удашев обиделся на Ковшина?
— Алексей Георгиевич?
Муромцева звонко расхохоталась.
— Да он же прима, звезда! У него этих главных ролей столько!
И тут же ее подвижное лицо вытянулось в недоуменной гримасе.
— Вы думаете, Алексей Георгиевич мог что-то сделать со Спирей⁈
— А вы так не думаете? — спросил я.
— Нет, хотя…
Муромцева крепко задумалась.
— Это просто предположение, — улыбнулся я. — Я могу ошибаться. Как только Спиридон придет в себя и сможет говорить, многое прояснится.
— Нет, не может быть, — убежденно сказал Муромцева. — Алексей Георгиевич, он такой… да вы сами увидите! Мы уже пришли, вот его гримерная. Но я туда не пойду, Алексей Георгиевич не любит, когда его беспокоят. Пришлите мне зов, если вам будет нужно найти дорогу к выходу.
— Непременно, — пообещал я.
Подождал, пока Екатерина скроется за поворотом коридора, и постучал в дверь.
За дверью послышался лязг железа.
— Я занят, — ответил уверенный мужской голос, в котором, впрочем, не было и тени раздражения.
Я не стал вступать в диалог через дверь — это было бы невежливо. Просто постучал еще раз, а потом нажал на дверную ручку, и дверь открылась, пропуская меня в просторную комнату.
Да, эта гримерная разительно отличалась от других гримерных Старого Театра. Не тесная комнатушка, а настоящий зал с высоким лепным потолком и широкими окнами, которые выходили на Солнечную площадь перед театром. Вдоль противоположной стены тянулись зеркала высотой в человеческий рост, а вдоль них — деревянный поручень для балетных упражнений.
В одном углу зала разместились силовые тренажеры, в другом я заметил мягкий кожаный диван и низкий столик для напитков.
Рядом с диваном была дверь, которая намекала на то, что гримерная Удашева не ограничивается одним помещением.
Просто хоромы, по сравнению с условиями, в