Вопреки исполненным скромности словам, Ло Бинхэ прямо-таки лучился самодовольством. Рассекая толпу, он приблизился к Юэ Цинъюаню и Шэнь Цинцю и остановился рядом с ними, словно заняв своё законное место [149]. Выражения, которые при этом появились на лицах остальных, достойны были запечатления в мемах. В особенности зверские застыли на лицах адептов хребта Цанцюн, которые уже привыкли реагировать подобным образом на появление супостатов из дворца Хуаньхуа; Шэнь Цинцю казалось, что он чувствует исходящие от них волны ярости. Однако же, если верить великим мастерам монастыря Чжаохуа, на сей раз они явились не как враги, а как союзники, так что придётся его собратьям волей-неволей смирить неприязнь.
– То, что говорят великие мастера, – правда? – насторожилась Ци Цинци.
– Глава пика Ци подозревает, что адепты монастыря Чжаохуа также… подверглись моему пагубному влиянию? – ухмыльнулся в ответ Ло Бинхэ.
Видя, что они вот-вот схлестнутся снова, Шэнь Цинцю поспешил заверить её:
– Как слова великого мастера Учэня могут быть ложью?
При этом даже тех, кто успел отвернуться, потеряв интерес, будто магнитом притянуло к Шэнь Цинцю. Осуждающий взгляд Ци Цинци, казалось, так и сыпал гневными эпитетами, которые поневоле всплыли в памяти Шэнь Цинцю: «железу не стать сталью» [150] – нет, это чересчур… «выросшую девушку не стоит держать дома» [151] – ещё того хуже!
Глаза Ло Бинхэ также были прикованы к лицу Шэнь Цинцю, словно только он один и существовал для него в целом мире:
– Учитель, мы так давно не виделись, этот ученик так скучал по вам все эти дни…
Какие ещё дни – мы же расстались прошлым вечером!..
Скажи такое кто-нибудь другой, все прочие не знали бы, куда девать глаза от смущения, но настройки ореола главного героя были таковы, что всё, что бы он ни говорил, воспринималось окружающими как нечто абсолютно нормальное, так что вместо того, чтобы переключиться на Ло Бинхэ, всеобщее внимание по-прежнему безраздельно принадлежало Шэнь Цинцю. Всем телом ощущая устремлённые на него взгляды, исполненные праздного любопытства, он только и мог, что бросить глубокомысленное:
– Гм.
В уголках губ Ло Бинхэ всё ещё пряталась улыбка, когда он вновь заговорил:
– Демоны Севера и Юга издавна не ладят между собой. Северные земли, предводителем которых я являюсь, не одобряют эту затею со слиянием миров, потому-то мы и приняли решение помочь вам, объединившись против общего врага.
Заложив руки за спину, Ло Бинхэ степенно рассуждал, являя собой настоящий образец для подражания, – кто бы мог подумать, что, когда никто не видит, он превращается в юную деву, которая то и дело вешается на шею, то рыдая в голос, то капризничая и отчаянно кокетничая… Расскажи – никто не поверит!
– Прошу простить этого Юэ за проявленное недоверие, – спокойно отозвался Юэ Цинъюань. – Наше расставание в монастыре Чжаохуа не сочтёшь добрым – и всё же, если нынче глава Дворца Ло желает объединить силы, дабы противостоять собственному отцу…
– Вам известно, ради кого я это делаю, – суховато отозвался Ло Бинхэ. – А мнение прочих меня не волнует.
Ну да, он не назвал имени Шэнь Цинцю вслух – но можно подумать, хоть кто-то не догадался, о ком он!
Содрогнувшись от холода – как-никак, уже выпал снег, – Шэнь Цинцю вновь развернул свой складной веер и принялся обмахиваться им, всей душой желая, чтобы его изящный аксессуар образованного человека обратился в веер из пальмового листа [152], которым он мог бы отмести все эти любопытные взгляды прямиком на девятые небеса. Один из глав школ бросил с сухим смешком:
– Какого хорошего ученика воспитал глава пика Шэнь – подлинное благословение нашего мира совершенствующихся!
Подобным тоном он с тем же успехом мог бы вместо «воспитал хорошего ученика» сказать «нашёл славного муженька». В судорожных движениях веера Шэнь Цинцю начало зарождаться убийственное намерение, Уван же смотрел так, словно жалел, что нельзя до смерти забить этих двоих растлителей общественной морали посохом. Видя это, великий мастер Учэнь поспешил вмешаться:
– Раз милостивый господин Ло желает предложить нам помощь, мы будем счастливы её принять. Я бы также попросил главу школы Юэ взять на себя руководство всей кампанией.
Все представители различных школ сходились в одном: в решающие моменты, подобные этому, только на Юэ Цинъюаня и можно было положиться. Вот и на этот раз он без лишних разговоров тотчас принялся раздавать указания:
– Монастырь Чжаохуа я попрошу использовать все имеющиеся силы для поддержки барьера между мирами, чтобы замедлить спуск хребта Майгу. Не дайте ему коснуться реки.
– Само собой, мы сделаем всё, что в наших силах, – неуверенно отозвался великий мастер Учэнь. – Однако же река Ло широка, её берега отстоят далеко друг от друга – боюсь, без надёжной опоры нам не под силу сформировать массивы заклинаний.
Поразмыслив немного, Юэ Цинъюань предложил:
– Как насчёт того, чтобы адепты хребта Цанцюн подняли вас на мечах – тогда можно будет расположить массивы заклинаний прямо в воздухе?
– Нет нужды в подобных сложностях, – внезапно вмешался Ло Бинхэ.
Склонив голову набок, он не сказал ни слова, однако вперёд тотчас вышел Мобэй-цзюнь, который, подойдя к реке, ступил прямиком на поверхность воды. Везде, где он проходил, водная гладь моментально застывала, и вскоре реку сковал ледяной панцирь не менее трёх чи [153] толщиной, в прозрачной глубине которого виднелись вмёрзшие в него рыбы. Казалось, дайте ему ещё немного времени – и он проморозит всю реку Ло до самого дна.
Тем самым он наглядно продемонстрировал, насколько демоны от природы превосходят людей. Отовсюду тотчас послышались восхищённые возгласы, разбавленные недовольными восклицаниями. Великий мастер Учэнь поспешил изъявить благодарность за столь простое решение вопроса. Ло Бинхэ не выказал ни тени самодовольства, лишь глаза его просияли, когда он обернулся к учителю.
Убедившись, что тот по-настоящему усердно работает над накоплением баллов положительного образа и, что главное, у него получается – уровень враждебности и насторожённости окружающих падал прямо на глазах, – Шэнь Цинцю выразил своё одобрение скупым:
– Гм. Хорошая работа.
По лицу Ло Бинхэ тотчас расплылась счастливая улыбка, и, глядя на него, Шэнь Цинцю ощутил, что и уголки его собственных губ невольно ползут вверх. Он тут же одёрнул себя и усилием воли придал лицу равнодушное