Муж залез в телефон и затыкал пальцами в экран.
– Вот, – сказал он с удовлетворением. – Ложка столовая, фирмы «Сазиков», 1865 год, продается на одном из антикварных интернет-аукционов. Начальная стоимость 10 тысяч рублей. И там же половник, серебро восемьдесят четвертой пробы, 1833 год. Начальная цена лота шестьдесят тысяч рублей. Считайте сами.
Следователь Бекетов с некоторым ужасом оглядел расставленное у его ног сокровище.
– А в остальных ящиках что?
– Давайте посмотрим.
Дорошин достал из горы инструментов гвоздодер и стащил с полки один из заколоченных ящиков. Мгновение – и глазам собравшихся открылось его содержимое, каждый предмет которого был аккуратно завернут в газету. По потайной комнате поплыл острый запах уксуса.
– Что это? – рефлекторно зажала нос Татьяна и закашлялась.
Дорошин вытащил из кармана тонкие перчатки, которые, Лена знала, всегда возил с собой. Достал один из свертков, развернул. Внутри оказалась тончайшей работы серебряная солонка.
– Фаберже, – крякнул Дорошин, перевернув ее. Татьяна охнула. – А завернута она в сентябрьский номер газеты «Призыв» 1917 года, которая пропитана уксусом для лучшей сохранности серебра. Тот, кто упаковывал эти предметы, знал их цену и надеялся максимально сохранить до лучших времен.
– Раз газета от 1917 года, значит, упаковывал это все еще адвокат Леонтьев, – предположила Лена.
Дорошин снова полез в интернет.
– Да, ты права, – поделился он. – Первый номер газеты был выпущен в июне 1917 года Рыбинским советом рабочих и солдатских депутатов. То есть это произошло после Февральской, но до Октябрьской революции. Вначале она была откровенно меньшевистско-эсеровской, хотя иногда и допускала на своих страницах перепечатки из «Правды». Они агитировали за коалиционное правительство, за Учредительное собрание, за наступление на фронте войны, за спокойствие во время июльских событий в Петрограде. Даже после октябрьского переворота редакционная коллегия состояла из меньшевиков. В феврале 1918 года ее переименовали в «Рыбинские известия» и возглавил ее Бухарин, но нам интересно не это, а то обстоятельство, что адвокат Леонтьев за месяц до Великой Октябрьской революции уже знал, куда ветер дует, и предпочел спрятать фактически украденное им наследство своих племянников от греха подальше.
Они начали вскрывать другие ящики и разворачивать хранящиеся там ценности. Их взору открывались сотни предметов, входящих в дворянские сервизы от известнейших мастеров России и Франции. Перед глазами мелькали клейма Сазикова, Овчинникова, Хлебникова, братьев Грачевых и Фаберже.
Ножи и вилки с фарфоровыми ручками, роспись на которых не повторялась, столовые ножики с перламутровыми рукоятками, золоченые вещицы – все они завернуты в газеты или тряпки, пропитанные уксусом. Часть тарелок была проложена бархатными прокладками, явно «родными». Столовые приборы разложены с особым пиететом, по одной ложечке в сафьяновых углублениях.
Крупные изделия лежали в отдельных ящиках. Так кладоискатели обнаружили еще один пузатый серебряный самовар, с краником, крышечкой, конфоркой. Все его детали были завернуты отдельно и сияли первозданным блеском, ни на йоту не потемнев за годы хранения. Хоть сейчас накрывай на стол. Среди предметов было много тех, которыми никогда не пользовались. Позолота внутри чашек сверкала ровным зеркалом.
Горелов вытащил еще одну братину. Монументальную, серебряную.
– Это для чего? – спросил он.
– Традиционный славянский сосуд для подачи алкогольных напитков, – пояснила Лена. – Видишь, специальная резная перекладина? На нее ставили чарки.
– Боже мой, какая прелесть! – Татьяна достала из очередного ящика стеклянную пудреницу с серебряной крышкой и хранящейся внутри легкой и пушистой пуховкой. Через стекло на ней виднелись даже остатки пудры, видимо, принадлежащей Варваре Павловне Токменевой, рано скончавшейся от тоски по мужу матери Елизаветы Никаноровой. – А вот еще, смотрите, щетки для одежды. Все с серебряными ручками.
Все собравшиеся в комнате прекрасно понимали, что любой из найденных предметов был уникален, но вместе они представляли собой фактически исторический срез конца Российской империи.
Гавриил Леонтьев, понимая, к чему идет история, спрятал фамильное серебро в надежде пережить смутные времена и думая, что привычная жизнь вернется на круги своя. Кончится революционная кутерьма – он достанет серебро, протрет его мягкой тряпочкой и сможет пользоваться. Или продать.
Основная часть предметов была изготовлена из старинного серебра восемьдесят четвертой пробы, которую еще называли царской. Сегодня изделия с такой пробой можно встретить только у антикваров. К концу пятого часа разбора ящиков, который продолжался, несмотря на то что на дворе уже стояла глубокая ночь, сыщики обнаружили и золото, и даже платину. Из нее были изготовлены две заколки для волос.
– Господи, страшно представить, сколько это стоит… – вздохнула Татьяна.
– Сколько бы ни стоило, но все это Никиты, – упрямо сказал Горелов. – Ну, и других его родственников по отцу. Никто из нас не может на это претендовать, потому что это не клад. Как мы уже установили.
– Да не собираюсь я ни на что претендовать, – успокоила его Татьяна.
– Государство явно соберется, – мрачно бросила Лена. – Несомненно, что все это – объекты культурного наследия, и на то, чтобы выкупить все это добро у законных собственников, никаких денег у государства не хватит. Проще будет доказать, что им ничего не положено.
– Кстати, возможно, это даже выгодно, – медленно проговорил Горелов.
Лена непонимающе посмотрела на него:
– Почему?
– Если государство будет настаивать, что это именно клад, а наследники Токменевых не имеют на него права, то двадцать пять процентов достанется Татьяне, как владелице дома, и двадцать пять – нам троим в равных долях, как нашедшим клад. Мы все, разумеется, отдадим всё Нине, потому что так будет справедливо. И она с сыном получит половину. Если же признавать право наследования, то у отца Владимира Невского была еще старшая сестра, а еще, уйдя от Марии Николаевны, он снова женился, и в том браке тоже наверняка были дети. Так что в этом случае доля каждого наследника будет значительно меньше пятидесяти процентов.
Да уж, понятно, почему Горелов столь успешен в бизнесе. Подметки на ходу рвет.
– Нина поступит по закону, – мягко сказала Лена. – Если государство признает это кладом, то я сомневаюсь, что она согласится принять от нас хоть что-то. Не так воспитана. А если признают все это наследственной массой Токменевых, то, разумеется, она со всеми поделится. Я недолго ее знаю, но в этом уверена.
– В любом случае тут столько, что хватит на безбедную жизнь нескольких поколений, – согласился Дорошин. – За каждую вещь из этой коллекции возьмется любой аукционный дом. Эти предметы не каталогизированы, не описаны и нигде не числятся на хранении. Это в чистом виде частная коллекция, так что, еще раз повторюсь, хороший адвокат в два счета докажет, что это