– Вы совсем что ли… Я порвал все телефоны! Вы где есть?
– Погоди Серёга, не шуми. Я у Рафика. Тебе надо самому сюда приехать.
– Куда сюда? – офонарел от наглости Шапошников. – Я только поесть собрался. За целый день не присел ни секунды.
– А ты где?
Серёга огляделся.
– Я, кстати, недалеко от его дома. Покупаю цыпочку гриль, ем и пока не закончу, не двинусь с места.
– Бери цыпочку с собой, а лучше две и двигай к Рафику.
Петрищев быстро отключился, чтобы товарищ не разразился возражениями.
Через несколько минут Шапошников поднялся на третий этаж и позвонил в дверной звонок. Не прошло и секунды, как Петрищев распахнул дверь. Он лишь махнул рукой и подался в гостиную. Серёга в молчаливом недоумении отправился следом. Комната выглядела неряшливо: на столе стояли пустые бутылки, исходила вонью большая, хрустальная пепельница, с верхом заваленная окурками, как попало валялись тапки, носки, газеты и, в довершении всего, уткнувшись в стену, с открытыми, пустыми глазами и только в одних трусах лежал Рафик. Шапошников с вытянутым лицом глянул на Петрищева и одними губами спросил:
– Что с ним?
Тот пожал плечами и негромко ответил:
– Уже давно так лежит, со вчерашнего вечера точно. Крутит одни и те же песни. Какая-то испанка печально тоскливая, типа нашей цыганки Ляли Чёрной, душу ему рвёт.
– Это Омара Портуондо. Певица испанская, – хриплым голосом, не поворачиваясь, произнёс Рафик.
Мужчины переглянулись, вскинув брови – мол, не всё потеряно, жить будет, раз разговаривать не разучился.
– Курит и пьёт и, самое удивительное, не пьян, – продолжал рассказ Петрищев таким тоном, как будто разговор вёл о другом человеке, не о том, который лежал, скрючившись в одних трусах на голом диване.
– Ты думаешь из-за неё? – поддержал Шапошников.
– Думаю да.
– Есть что выпить? – Серёга глянул на часы. Он планировал ещё заскочить на службу, но уж коль пошла такая пьянка, режь последний огурец! Работа подождёт! – Тарелку принеси и чистые стаканы, – крикнул он Петрищеву, который собрал пустые бутылки и понёс на кухню.
Товарищ вернулся с запотевшей, литровой бутылкой «Столичной», чистыми бокалами и тарелкой.
– Чуешь, Серёга, – усмехнулся Петрищев, – наш друг выпивкой затарился на неделю. Холодильник полный. Главное жрать ничего нет, а бухалова полно. Похоже, страдать он решил долго.
Шапошников достал из пакета ещё горячую и ароматную курицу, разломал на куски и локтем ткнул Рафика в бок:
– Дурака не валяй! Поднимайся, выпьем, перекусим, поговорим и решим, как жить дальше. Как Горбатый из фильма:
«Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем».
На запах ароматной курицы потянулся и урчащий желудок страдальца. Рафик, как будто устыдился своего голого торса, накинул рубашку, но так и остался сидеть в трусах. Выпили, закусили. Испанская женщина закончила свой надрыв к всеобщему облегчению. Заговорили сначала о всякой ерунде, потом, конечно о работе. Рафика ни о чём не пытали. Понимали, захочет, сам поделится, а не захочет, так и клещами не вытянуть. Вторая пошла уже веселей, да и разговор оживился. Рафик, выпавший из обоймы на несколько дней, многого не знал. Шапошников рассказал о допросе Новоскворецкой и Коровина. У Петрищева появились новости по делам из ресторана «Персей». Решили Рафика отправить в клинику, в которую прорывался перед смертью Новоскворецкий, а потом на панихиду прощания с Вельяминовым. Мужчины каждый по себе знал, что лучшее лекарство от душевных недугов это работа. После третьей и четвёртой, разговор становился всё более оживлённым. Закурили. Наступило время Рафику рассказать о путешествии на Валаам. Петрищев признался, что, несмотря на то, что он коренной петербуржец, никогда в тех краях не бывал.
– Захочешь женщину очаровать, ты её туда пригласи, – давал советы пьяненький татарин. Он, в отличие от друзей, захмелел скоро на старые дрожжи.
– Нет, я принципиальный холостяк, – не соглашался Петрищев. – Семейная жизнь приносит столько хлопот и обязанностей, что на остальное нет времени.
– А что остальное? Работа? – Шапошников долгое время скитался в холостяках, но когда женился, то понял, как ошибался, пестуя свою некудышную свободу. – Я никогда так не любил свой дом до того, как в нём поселилась Нина.
– И я так думал, – не вынимая изо рта сигарету, печально произнёс Рафик, – казалось ничто не в состоянии изменить существующий уклад. Да вот только всё может произойти «вдруг», жизнь покажется бесцветной и безвкусной и сожалеешь, что светлая любовь проходит мимо тебя, – всё смешалось в душе мужчины и чувство вины перед женой, перед пацанами и любовь, невероятно яркая в его пресной жизни. – Кажется, я встретил ту женщину, с которой хочу прожить остаток дней, но не уверен, стоит ли мне удерживать её? Похоже она счастлива замужем.
Шапошников похлопал товарища по плечу:
– Выброси эту блажь из головы. Ты просто рано женился и семейная жизнь уже наскучила. Но у тебя двое прекрасных парней, и ты несёшь ответственность за них.
– Понимаешь Серёга, моя жена прекрасная женщина, и я неимоверно благодарен за всё, но мы такие разные. По натуре она торгашка, ничего не понимает в искусстве. У нас даже общих тем для разговоров нет, только о том, какая еда на ужин, и сколько двоек принесли ребята из школы. Ты веришь, она на даче почти два месяца, но я даже не соскучился!
– Ну, а ты-то у нас натура возвышенная, – грубо перебил слезливые сантименты приятеля Петрищев. – Куда твоей жене до тебя! Это ты по музеям, по культурным местам, по храмам! А она что, сидит клушкой в деревне, в какую ты её загнал, двоих мальчишек на шею повесил, чтобы обстирывала их, кормила и оздоравливала.
Рафик ничего не ответил, а только зло сверкнул чёрными глазами, он понимал, что товарищи правы, не