Тюрьма, таким образом, предоставляет преступнику шанс пересмотреть мотивы и обратиться к поиску смысла жизни, виселица же лишает его такого шанса [797]. Под воздействием «шокового» одиночества человек сможет постичь глубину своего морального падения. Этот опыт заключения он никогда не забудет в последующем и вряд ли впадет в те же соблазны, рискуя оказаться в подобном заключении вновь. Рефлексируя на эту тему, Хэнвей признает: «Если бы я был приговорен к повешению, а потом приговор изменили бы на тюремное заключение, если бы у меня были книги, перо, чернила и бумага, я бы и не пожелал компании; и хотя “человек был создан не для того, чтобы пребывать в одиночестве”, я предпочел бы одиночество плохой компании. Дьявол во мне будет менее силен, чем когда он в окружении других демонов» [798].
Арестанты одиночного заключения во время службы [799]
Описание модели одиночной тюрьмы структурировано по разделам, внутри которых по пунктам расписаны конкретные меры внутреннего и внешнего распорядка. Раздел «Внешний вид тюрьмы» состоит из требований к архитектуре и расположению здания: удаленное от населенных пунктов на милю или две, неприступное сооружение размером по 260 футов с каждой стороны. В высоту тюрьма предполагает 4 этажа по 52 одиночные камеры на каждом этаже, таким образом, вместимость составит 208 арестантов. Далее идут требования по размерам камер (ни одна камера не должна быть ниже уровня земли) и высоте потолков, которые должны обеспечить «свободную циркуляцию воздуха ради здоровья арестантов». Любопытно, что для потолка предусматривалась арочная конструкция, на манер церковных сводов, с очевидным намеком на присутствие Господа в жизни осужденного.
Технические требования к зданию подразумевали отопление, надежную защиту окон и крыши от осадков. Внутреннее оснащение камер предполагало кран с питьевой водой, необходимую мебель и утварь. Архитектура здания предусматривала помещения для больницы, молельные комнаты или церковь (разделенную на отдельные будки-отсеки, чтобы узники не могли общаться во время службы), комнату охраны и отсек администрации. Также упоминаются хозяйственные помещения – столовая, прачечная, мастерские и тюремный огород и сад [800]. В разделе «Организация режима» удивительно детализировано прописаны правила внутреннего распорядка: круглосуточная охрана, строжайший запрет на алкоголь (за исключением лекарств из рук врача), требование к тюремному штату. Хранитель тюрьмы избирался (назначался) «из числа честных и глубоко религиозных людей». По проекту Хэнвея, охране и рядовому персоналу не сообщалось имя арестанта, только номер, для обеспечения «равных условий покаяния и смирения». Для смутьянов и нарушителей режима предусматривались подземелья с питанием на хлебе и воде сроком заключения до месяца. Отдельная глава правил была посвящена фигуре тюремного капеллана. По замыслу Хэнвея он должен был назначаться на эту должность архиепископом, иметь хорошие рекомендации и быть подготовленным к службе в тюрьме. Капелланы не только должны были проводить богослужения, но и беседы наедине, а также совершать обряды и таинства. Хэнвей предусмотрел даже макет учетной документации – журнала, который должен вести тюремный клерк, фиксируя основные биографические данные, род занятий, семейное положение, вероисповедание, срок приговора и т. п. В пометках к графе религия предполагались заметки: способности к чтению, «выучил ли он молитвы, которые ему предписали?», последнее причастие и т. п. В разделе «Инспекция» Хэнвей предполагал создание комиссии из шести честных горожан, уполномоченных совершать визиты к узникам, опрашивать офицеров об их поведении и труде, беседовать с капелланом, чтобы по истечение срока не менее чем в шесть месяцев принимать решение о том, что арестант «встал на путь восстановления утраченной полезной жизни» [801]. Первая официальная тюремная инструкция, включенная в Тюремный статут 1779 г. [802], не была такой подробной, как в проекте Хэнвея, который, казалось, предусмотрел все аспекты организации заключения на качественно новых условиях.
В завершении проекта просветитель осторожно подходит к проблеме финансов, четко отдавая себе отчет в том, что строительство капитальных публичных зданий в каждом графстве – весьма затратное мероприятие, очередное бремя для налогоплательщиков, ведущее к увеличению национального долга. К этому «щекотливому моменту» он переходит после раздела «Прибыль от труда арестантов». Предложенный Хэнвеем учет результатов арестантского труда и налаживание сбыта тюремной продукции поражают меркантильной дальновидностью. С одной стороны, реформатор подчеркивает исправительный характер труда арестантов, с другой – обращает внимание на возможность реализации продукции. Он гуманно признает право арестанта на часть прибыли и даже предусматривает возмещение причиненного преступником «ущерба обществу и государству» за счет результатов его труда. Таким образом, Хэнвей подходит к экономическому обоснованию своего проекта в долгосрочной перспективе. Он прекрасно понимал, что издержки на строительство новых тюрем – слабое место его реформаторской инициативы, а потому прибегает к риторике: «Неужели мы не будет вкладываться в исправление морали наших граждан, которая лежит в основе как государственного, так и божественного порядка» [803], и к экономическим подсчетам. Обращая внимание властей на тот факт, что строительство публичных зданий создаст дополнительные рабочие места тем, кто без этой возможности занялся бы преступным ремеслом, он рассматривает пример своего родного графства Мидлсекс. Рассчитав ежегодную прибыль от труда взрослого мужчины от 15 до 38 лет, он акцентирует внимание на том, что казнив преступников, графство «потеряет» потенциальную прибыль от их возможного труда. В качестве дополнительных налоговых сборов Хэнвей смело предлагает увеличить налоги на развлечения: общественные театры, рестораны, бильярдные, чайные и пр. Пороки приобретают такие масштабы, – пишет автор, – что угрожают нашей безопасности: чем переживать за утрату части средств в виде налогов, лучше думать о том, что мы вкладываемся в укрепление религии, законов человеческих и небесных [804].
Таким образом, еще раз обозначив долгосрочные перспективы своего проекта, потенциальную угрозу эскалации преступности при отсутствии действенных мер, Джонас Хэнвей завершает эссе очередным потоком риторики и обращением к христианскому долгу. Неподчинение законам страны, – поучает просветитель, – ведет к восстанию против Божественного порядка в целом. Это оскорбляет ценности свободы и религии. «Мы слишком далеко продвинулись в практике сочетания показного милосердия и настоящей жестокости, тем самым сильно отклонившись от цели которую желаем достичь. Мы оказались настолько недалёкими, что сами отказываемся от средства сделать мир справедливым. Репутация, честь и достоинство той части общества, которая заинтересована в вопросе сдерживания грабежей и насилия лежит в основе управления нацией… Пренебрежение к законам и правительству, которые обеспечивают наше существование как нации, граничит с презрением таковых, а отсутствие принципиальности в назначении наказания граничит с потворством преступлению» [805]. Автор завершает эссе в