Современная пенология придерживается четкого принципа уважения религиозных верований и нравственных принципов группы, к которой принадлежит заключенный, но стоит на верховенстве закона и единства требований в отношении тех аспектов режима и управления пенитенциарными учреждениями, которые особенно важны для обеспечения гуманных условий содержания под стражей [1004]. Возвращаясь к комментарию статьи законопроекта о строгом раздельном содержании полов, читаем резюме Бентама: «природные склонности, в этом случае, в значительной степени подчинены положениям законодательства. Тяжелый труд, когда он не компенсируется обильным питанием, имеет сильную тенденцию уменьшать силу плотских желаний, отвлекая ли внимание, или уменьшая раздражительность нервной системы, или ослабляя привычку тела; и желание, когда привычка удовлетворять его прерывается, утихает и больше не становится беспокойным» [1005]. Таким образом, строгость режима и обеспечение единых требований наказания для Бентама гораздо важнее, чем конфессиональные особенности половых отношений.
Регламентируя режим труда, И. Бентам стремится предусмотреть все нюансы: работа предполагается длиной в световой день, но тогда реформатора-прагматика заботит неравномерность трудового дня зимой и летом. Но если допустить работу зимой после захода солнца при искуственном освещении, то при проектировании и строительстве Дома труда надо предусмотреть, чтобы стены были преимущественно кирпичными или каменными, дабы предотвратить опасность воспламенения. Очень заботила трудолюбивого протестанта необходимость максимально занять арестантов в выходные и праздничные дни. Он предлагает увеличить время на прием пищи, «растянуть» богослужение (добавить к проповедям индивидуальные беседы или хоровое пение) или! предоставить им другой вид занятий (ходьба, работа в саду, легкие занятия типа прядения или вязания, которые могут принести небольшую прибыль) [1006]. Удивительно, но Бентам скептически относится к возможности занять время чтением Библии или других благочестивых книг (вспомним основной акцент воспитательной теории Хэнвея!). И дело даже не в том, что многие арестанты не умеют читать, а в том, «что под предлогом чтения они смогут бездельничать»: «Не имеет смысла давать указания, которые, по своей природе, не предполагают никаких доказательств их соблюдения. Невнимание к этому является обычным камнем преткновения для поверхностных реформаторов [ироничная коннотация И. Бентама – авт.]. Свидетельством того, что человек выполнил задание, является работа, которую можно оценить с первого взгляда. Но что свидетельствует о том, что человек занимался чтением? Он должен представить хороший отчет о том, что прочитал. Несомненно, но таких – единицы; другие же, например, даже если внимание прилежно, слабы на память. Кроме того, кто будет судить о прочитанном? Кто может найти достаточно времени, чтобы выслушать такое множество? Потребовалось бы немало учителей, чтобы превратить такое учреждение в школу» [1007]. Забегая вперед, скажем, что религиозное обучение, наряду с трудовым, станет основным источником исправительно-трудовых программ в дискурсе пенитенциарных реформ XIX в. Бентам здесь демонстрирует не только секулярность мышления, но и бескомпромиссный прагматизм и реализм, немножко «куснув» поверхностных реформаторов, которые, по его мнению, слишком идеалистически относились к воспитательным возможностям чтения благочестивых книг. В качестве ремарки заметим, что современные тюремные капелланы одной из проблем служения в местах лишения свободы выделяют формальное и даже лицемерное отношение ряда арестантов к религиозным обрядам и чтению, когда в общину вступают не ради утешения верой, а в поисках преференций в смягчении режима дня и труда.
Удивительное предвидение одного из главных векторов пенитенциарного реформизма XIX столетия находим в комментариях к разделу XLII – сопровождение осужденных после освобождения – по сути постпенитенциарный патронат [1008]. Предложение включало в себя обеспечение бывшего арестанта гражданской одеждой и денежным содержанием в размере не более пяти фунтов или не менее сорока шиллингов, но главное «если он вел себя хорошо во время своего заключения, сотрудники должны выдать ему соответствующе оформленное свидетельство». В комментариях Бентам пишет: «Это предложение исключительно гуманистическое и благоразумное… После изоляции осужденный снова возвращается в общество. Его прежние связи к этому времени, возможно, утрачены: смертью, изменением места жительства или вынужденным отказом от него близких; в любом случае, он, вероятно, чувствует отчуждение. Его преступление, судимость и отбывание наказания, пусть даже исправительного, у многих отобьет охоту иметь с ним дело. Между тем, если он не имеет средств к существованию, то вынужден либо сразу погрузиться в безделье, бедность и нищету, либо попрошайничать, либо голодать, либо снова встать на путь, подобный тому, что привел его к заключению, от которого он только освободился» [1009]. Но вновь мыслитель встает перед дилеммой: допустим справка, как подтверждение его исправления, поможет ему устроиться на работу. Но ведь справку дают «если он вел себя хорошо во время своего заключения», в противном случае, если бывший преступник покинет Дом труда без такого свидетельства, для работодателя это будет равносильно «клейму» на его благонадежности. Выход законотворец-прагматик видит в следующем: или содержать его в Доме труда до тех пор, пока «пока его поведение не даст ему право на такое свидетельство», или оформить на принудительную службу на суше или на море. Молодость может позволить себе идеализм, поэтому комментарий к этому разделу Бентам завершает следующим образом: «Следует надеяться, что после столь строгого и хорошо регламентированного курса исправления, предусмотренного в законопроекте, будет очень мало осужденных, которым придется отказать в соответствующем свидетельстве; но вполне уместно предусмотреть все возможные случаи» [1010].
Последние разделы, посвященные Домам принудительного труда, регламентируют ответственность различных чинов тюремного штата, меры дисциплинарного взыскания, которые допустимо применять к осужденным за нарушение внутреннего режима, (телесные наказания, содержание в карцере на хлебе и воде на срок до 10 дней) [1011]. Предложения законопроекта предусматривают деление арестантов на классы на основе данных об их поведении и выраженной тенденции к исправлению. Мерой дисциплинарного взыскания может быть перемещение из высшего класса в нижний, мерой вознаграждения – повышение класса. Такая практика станет основой прогрессивной ирландской системы тюремного содержания Крофтона, о которой мы вкратце упоминали, только во второй половине XIX в.
С раздела LIII начинаются правила содержания тех осужденных, которые, по решению суда и местной администрации, будут сочтены пригодными для «для поднятия песка, почвы и гравия, либо для любых других трудоемких услуг в интересах судоходства по Темзе или таких других судоходных рек или гаваней». Такие арестанты поступают в распоряжение суперинтенданта Тринити-хаус [1012], в обязанности которому вменялся контроль за их работами, снабжение пищей и одеждой по образцу регламентации режима Домов принудительного труда. Арестантам, задействованным на речных работах, также предоставлялась «медицинская помощь и духовная поддержка» (т. е. врач и капеллан обязательно состояли при штате) [1013]. Арестантов ожидали строгие санкции за побег: если каторжные работы на Темзе заменяли смертную казнь, то высшая мера приводилась в исполнение; если