Трактатом «Размышления об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов, в особенности на выездных судебных сессиях» [1059], опубликованным в 1784 г., Мэдан органично влился в бурный поток общественной полемики, чем вызвал громкий резонанс. Трактат имел весомые последствия: в 1783 г., за год до его публикации, в Лондоне были преданы смертной казни 51 преступник, а в 1785 г., через год после триумфальных тиражей памфлета, количество исполнения приговоров к высшей мере возросло почти вдвое – до 97 человек [1060]. Отреагировав на публикацию эссе, а главное, на его показательные последствия, идейный оппонент Мэдана Самуэль Ромилли с горечью отмечал: «небольшой трактат, где, ошибочно применяя принцип, согласно которому “для предупреждения преступлений неотвратимость наказания более действенна, чем его суровость”, он нелепо настаивает на целесообразности неукоснительного исполнения во всех случаях нашего Уголовного кодекса, каким бы кровавым и варварским он ни был. Неотвратимость наказания он рекомендовал очень настойчиво, но даже не обмолвился о насущной необходимость смягчить его суровость» [1061]. В ответном эссе «Замечания по поводу недавней публикации «Размышления об исполнительном производстве» [1062] Ромилли, пожелав остаться анонимным, осудил трактат Мэдана за «возрождение отвратительного спектакля». Однако, в отличие от ошеломляющего воздействия на публику трактата Мэдана, эссе Ромилли не имело успеха, и было продано не более ста его экземпляров. Возникает вопрос: какая магия мысли, слова и убеждения были заключены в сравнительно небольшом произведении (объемом 170 страниц текста крупным шрифтом), что, по свидетельству С. Ромилли «некоторые судьи, и даже правительство, на время вооружились им в своих рассуждениях» [1063]?
Справедливым будет отметить, что линия консервативной альтернативы реформам уголовного кодекса была обозначена в парламентских дебатах и общественной дискуссии задолго до появления трактата М. Мэдана. В феврале 1701 г. в обе палаты парламента был представлен анонимный трактат «Виселица – недостаточное наказание для убийц, грабителей с большой дороги и взломщиков» [1064]. Пасквиль открывался традиционными жалобами на рост преступности и несовершенство уголовного законодательства, что собственно и стало причиной обращения к «столь низкому предмету»: «Именно это побудило меня взяться за перо, – писал анонимный автор, – дабы показать зло в его истинном свете, а также предложить лекарство… Милосердие и умеренность англичан отражаются в законах и конституции, но если преступники становятся все более дерзкими и закоренелыми, то почему бы добропорядочным гражданам не стать менее милосердными по отношению к ним, особенно в свете того, что мягкие методы стали неэффективными?» [1065] Интересно отметить, что под «мягкими методами» автор именует не что иное, как смертную казнь! Смертный приговор, – считает памфлетист, – может и последнее средство, но и оно не работает, и если мы не найдем альтернативы, то вскоре путешествовать по Англии можно будет как в аравийских пустынях в компании вооруженных до зубов телохранителей. Какую же альтернативу предлагает он на рассмотрение парламента? «Те, кто отказывают в милосердии другим, не заслуживают его. Если виселица не страшит их, то надо вешать их в цепях, морить их голодом, колесовать, подвергать порке до смерти, как это делали римляне» [1066].
Автор памфлета, считая современных ему преступников «развращенными в мыслях и поступках настолько, что они не думают о том, что их ждет за порогом вечности», тонко подметил «переломный» момент в восприятии мирянами угрозы «вечного наказания», которая была эффективным механизмом превенции преступного поведения в средние века и раннее новое время [1067].
Р. Додд «Пират, казненный на причале казней» [1068]
В начале XVIII столетия содержательная часть теологической и правовой аргументации, призванная доказать, что за «мимолетный» земной грех ожидалось вечное наказание, не выдерживала столкновения с растущим рационализмом грядущего Просвещения. Странствующие проповедники и ординированные священнослужители констатировали утрату англичанами веры в вечность адовых мук и соответственно ментального ужаса от их вероятности. Это не могло их не беспокоить: так, например, ирландский епископ Томас Майлс предупреждал, что утрата веры в вечность наказания приведет к крушению всех социальных границ и устоев, уничтожению друг друга и т. п. [1069]
В таком контексте даже такая репрессивная мера, как смертная казнь, казалось, не несла более ни устрашающего, ни назидательного эффекта. Частое повторение преступлений, – убежден автор, – достаточное основание для применения к преступникам мер, более жестоких, чем смертная казнь. И если «нет аргумента действенней, чем сильная боль», то даже нескольких примеров публичных пыток будет достаточно, чтобы с одной стороны избавить добропорядочных граждан от страха перед преступниками, с другой – назидательным эффектом спасти тысячи жизней тех, кого ежегодно отправляют на виселицу [1070]. Физическая боль, которую они испытывают перед смертью, должна затмить удовольствие, получаемое от противоправной деятельности. Если преступники более не боятся смерти, то надо сделать так, чтобы они боялись того, что будет перед смертью: «если один заслуживает смерти за кражу предмета, чья стоимость превышает пять шиллингов, то другой, держащий меня в страхе, угрожающий моей жизни и собственности, заслуживает больше чем смерти. Если первый должен умереть, то второй должен захотеть умереть» [1071].
Этот памфлет можно назвать манифестом наступающей эры «Кровавого кодекса» в английском уголовном правосудии, под знаком которого пройдет весь XVIII в. В свое время знаменитый судья Верховного суда Великобритании, автор внушительного труда «Общий обзор уголовного законодательства Англии» сэр Джеймс Стивен оценивал законодательство XVIII столетия как «самое нелепое, самое безответственное и самое жестокое, которое когда-либо позорило цивилизованную страну» [1072]. Консервативное направление правовой мысли, впервые проступившее в анонимном памфлете, будет придерживаться идеи неукоснительного соблюдения всех существующих законов, какими бы суровыми они не казались: «Закон должен исполняться регулярно и систематично, иначе от него нет толка. Какой прок от острых зубов, если пускать их в ход от случая к случаю?» [1073] Анонимный автор практический впервые поднял вопрос «порочной» на его взгляд практике помилования, исходит ли оно от магистратов или от церкви. В сущности подобной точки зрения в отношении строгого следования принятым законам придерживался моралист Б. Мандевиль. В продолжение этой линии Джордж Оллифф в 1731 г. опубликовал эссе, в котором подчеркивал, что единственный способ предотвратить вред, наносимый преступниками – увеличить террор смертной казни и отказаться от порочной практики отмены или отсрочки приговора