Эти два дня в середине января 2022 года, когда Дин принимал химио дома, были, по нашим ощущениям, воротами в рай, мы были полны надежд. Казалось, что вот сейчас, прямо в эти минуты гнилая, отвратительная опухоль под действием чудодейственного средства разваливается на кусочки, рассыпается на мириады частиц, а те нещадно погибают от разрушительной силы терминатора – медицинского вещества со сложным названием. И не было ничего на свете, что разубедило бы нас в этой вере.
К счастью, муж в эти дни чувствовал себя значительно лучше: внутривенные вливания жидкостей временно остановили обезвоживание, курс антибиотиков подавил очаг инфекции. Он перестал душераздирающе кашлять, а по ночам мог спокойно спать.
Через два дня я сняла помпу с лекарством и сложила инструменты в коробок, как научили медсестры. Никакого чуда, как мы с ним надеялись, в первый день не случилось. Он продолжал задыхаться от одышки и кашля и изнемогал от изжоги и рвоты.
– Надо подождать еще 2–3 дня, – уверяла я его, начитавшись отзывов в интернете, – у всех наступает эффект по-разному: у кого-то сразу, а у кого-то через неделю.
Я говорила какую-то банальщину, и сама уже начала терять веру в успех: ни через неделю, ни через две лучше не стало, состояние с каждым днем ухудшалось.
Мне казалось, что мой бедный муж, возлагавший огромные надежды на химиотерапию, тоже стал терять остатки надежды, но ни словом не проявлял пессимизма и постоянно повторял:
– Я буду жить, не беспокойся, дорогая. Я проживу много лет и не собираюсь умирать сейчас.
От его слов мне делалось еще больнее.
В дни после химиотерапии муж не просто лежал в постели: он искал жилье на берегу Атлантики – там, где жили обе дочери, в городе Уилмингтон. Дин активно планировал переезд, будто боялся не успеть: искал на сайте дома, звонил в агентства недвижимости, связывался с риэлторами.
Муж искал мне работу на побережье, считая, что сама не найду. Таким образом хотел организовать мне личный источник дохода. Все остальное, связанное с наследством и завещанием, оставалось табу. Я категорически не заговаривала о том, что будет, если… тем самым не подавая и намека на печальный исход, а он до последнего верил, что проживет еще минимум 30 лет.
В конце января мужа увезли в реанимацию, где была третья операция. Но ни она, ни последующие вмешательства не принесли облегчения. Затем отменили вторую химиотерапию – и все теплившиеся надежды полетели в тартарары.
Когда лежал в одном из стационаров, он написал: “Я купил нам билеты в Нью-Йорк”. “Как? На какое время, милый?” – мне стало нехорошо: неужели муж все это время считал, что поправляется? “На конец марта”, – ответил Дин.
В этот момент сердце больно сжалось: “Бедненький ты мой, ты ведь даже не знаешь, что в конце марта тебя уже не будет”.
Слезы градом потекли из глаз, я разрыдалась, потому что твердо знала, что в марте его не будет. “Хорошо, мой дорогой. Как замечательно, спасибо тебе большое!” – не видя экрана телефона сквозь слезы, отправила ответное смс.
Как оказалось, муж забронировал три авиабилета в мегаполис и оплатил номер в отеле на Манхеттене на три ночи. Строя планы на будущее, он пытался зацепиться в этом мире и подольше прожить.
Работу на океане муж мне все-таки нашел и придумал план: временно он, я и Ванесса поживем в съемной квартире Матильды, которую она арендовала в Уилмингтоне. Он собирался продолжить искать дом после выписки.
Из стационара супруг распорядился, чтобы свекровь возила Ванессу каждый день в школу и из школы: заезжала за ней в 7.30 и привозила обратно в 15.30. Он продолжал о нас заботиться, где бы ни находился.
Лежачего мужа выписали через 5 дней. Теперь к симптомам добавились отеки, колики в животе и боли во всем теле. Состояние ухудшалось не по дням, а по часам, но Дин этого не знал и продолжал искать жилье в Уилмингтоне, а оно не находилось. Очевидно, ему было уготовано остаться в родном доме.
Соседи Марта и Питер Смит, квартиранты из трейлера, платившие за аренду Дину, 1 февраля не принесли оплату.
– Дин, квартиранты не заплатили нынче за аренду, ты знаешь об этом? – в недоумении спросила мужа, который подписал с ними контракт осенью.
– Разве? – потерявший счет времени, муж не помнил ни дня недели, ни месяца. – Я с Питером поговорю, – пообещал он.
– Позвони им, дорогой, или напиши сообщение.
– Хорошо.
Но он так и не успел с ними поговорить, а я не лезла в дела мужа. Как оказалось, супруги, поняв, что Дин в плохом состоянии, стали отдавать арендную плату его дочерям и бывшей жене, не беря меня в расчет. Об этом ни я, ни муж не знали.
В начале февраля нас посетили много друзей. Они заглядывали проведать, но, по факту, приходили прощаться с Дином.
В один из вечеров приехал шериф Брюс, с которым Дин дружил с детского сада. Посидев немного на диванчике, Брюс обнял мужа и произнес:
– Ты мой лучший друг. Я никогда не забуду наше детство, наши костры в юности, игры в футбол, школьные годы, как мы росли вместе, шли по жизни рука об руку. Где бы я ни находился, я всегда знал, что у меня есть ты, мой лучший друг Дин Адамс. – Брюс обнял исхудавшего, слабого Дина, от которого остались кожа и кости, и обронил скупую слезу. Незаметно утер.
В эти же дни пришла открытка от судьи Беренджера, который написал: “Ты мой лучший друг, Дин. Молимся о тебе всей семьей”.
И еще много посланий получил муж тогда, все негласно прощались с ним.
7 февраля он буквально вытолкнул меня из дома, отправляя в Уилмингтон, чтобы начала новую жизнь в городе. По плану, мы должны были с вещами отправиться на машине втроем, это должен был быть день переезда. Но с утра он очень плохо себя почувствовал: едва мог встать с кровати, потерял голос от постоянного кашля и не мог разогнуться от болей в животе. Высокая температура ничем не сбивалась, отеки на ногах не позволяли надеть ботинки. Он уже не мог обслужить себя: в течение последнего месяца одевала и раздевала его я.
Видя состояние