— Позвольте, господа, я читал давеча в “Вестнике”, что такое бывает. Даже если человек не маг, то он иногда может использовать магию. Перенапрягся там, испугался, разозлился — ну и вот она, голубушка!
Шольц с важным видом поднял указательный палец и произнес:
— Присоединение к мировому магическому полю! Вот так это называется! Видно, вы, дамочка, начали бычить на его невесту, а он и присоединился к полю по самое извините!
Ристерд кивнул — такая версия его вполне устроила. Мы с Ораном переглянулись.
— Оперативно-розыскные мероприятия начну сегодня же, — заявил полицмейстер. — Верну вам ваши инструменты, не сомневайтесь. Но и работягам своим скажите: если инструмент лежит на газоне, то считается выброшенным. А выброшенному тут всегда быстро руки и ноги приделают.
Он покосился в сторону пустого места там, где был магазинчик канцтоваров, и добавил:
— Вон, был дом заброшенный — увели, гвоздика не потеряли! Так что делайте выводы.
Женевьева мигом убрала из глаз слезы, кокетливо улыбнулась и, взяв Ристерда под руку, спросила:
— Можем ли мы с вами побеседовать наедине, господин полицмейстер? Я женщина слабая, в этих краях чужая. Могу рассчитывать только на стража порядка!
Ристерд утвердительно качнул головой и кивнул Шольцу:
— Собери-ка мне творожку свежего, сливок, да хлеба! Дама умеет варить кофе?
Женевьева сверкнула глазами и ответила:
— Дама умеет не только кофе. Идемте скорее!
* * *
Они удалились в сторону полицейского участка, и Шольц мрачно произнес:
— Все, пропал Ристерд. Сейчас она ему там омлет сообразит на завтрак, ну и все, пропал мужик.
Я с сомнением посмотрела на молочника: он выглядел полностью уверенным в своей версии. Под омлетом в народе подразумевалось не только блюдо из молока и взбитых яиц.
— Он же верен клятвам, которые дал Эве, — напомнила я. Шольц только плечами пожал.
— Да что там клятвы, когда тут столичное обращение? Ладно, пойдемте, зима кусается.
Он поднялся в лавку и о чем-то заговорил с Большим Джоном — я видела в окно, как гном показывает Шольцу каравай так, словно это был кусок золота.
— Ты правда ничего не помнишь? — спросила я, придержав Орана за руку.
— Правда. Просто выбежал на крики. Понял, что тебя могут ударить, обидеть и… — он сделал паузу. Добавил: — А потом пустота. Во мне что-то вспыхнуло. Очень странное ощущение.
Оран снова говорил отрывисто и коротко, как в день нашего знакомства.
— Похоже, ты был прав, — сказала я. — Твой огонь освобождается. Вдруг и правда связь истинной пары сможет снять проклятие?
Оран недоверчиво посмотрел на меня, словно я шутила с тем, к чему не имела права прикасаться.
— Вдруг это и правда так… — пробормотал он. — Послушай, Джина, я никому не позволю причинить тебе вред. Веришь?
Я улыбнулась. Когда он так говорил, когда так смотрел, душу озаряло яркое летнее солнце.
Если это не любовь, то где тогда она?
— Не верю, — сказала я, — а знаю. Вот бы наша связь и правда смогла снять твое проклятие? Ты бы снова смог летать.
В глазах Орана скользнула холодная лента тоски. Когда-то он учился, чтобы стать директором крупнейшего музея — а теперь пек круассаны на краю света и, наверно, забыл, как прекрасен полет, какой дивной может быть земля под драконьим крылом.
Но он все вспомнит. Он обязательно вернет себе небо и полет — а я буду рядом.
Человек не сможет лететь рядом с драконом крылом к крылу. Но можно же лететь на драконьей спине, вряд ли Оран станет возражать.
— Я даже мечтать об этом боюсь, — признался Оран. — Этого ведь может не случиться.
Я ободряюще улыбнулась и сжала его руку.
— Тогда мы с тобой просто будем жить дальше. У тебя будет твое кондитерское искусство. У меня пекарня.
— И мы будем друг у друга, — кивнул Оран и улыбнулся. — Отличный план, мне нравится.
Мы зашли в молочную лавку, а вскоре стали приходить и покупатели. Алпин, передавая пакеты с хлебом и круассанами, рассказывал, что сегодня начнется восстановление пекарни, и скоро она снова будет радовать поселян — пусть не в привычном месте, зато со знакомым ассортиментом. Вскоре Оран ушел заниматься новой партией круассанов, а со стороны заброшенного дома понеслись стук молотков и голос пилы: как выяснилось, ребята Копилки не все забрали с собой.
Я отправилась в мясную лавку и пришла как раз в тот момент, когда Шеймус начал закладывать в котел аккуратно нарезанные кусочки мяса. Внизу уже расположилась целая подушка из тонко нарезанного лука и морковки, и запах от нее поднимался просто сногсшибательный.
— Снова у вас лишние хлопоты, — вздохнула я. Шеймус только рукой махнул.
— Окстись, Джина, какие хлопоты, о чем ты вообще? Я вчера недельную выручку сделал на этих ребятах. Приходите еще, как говорится.
Он отправил в котел последние куски мяса и кивнул в сторону ведер с картошкой.
— Вот это добро сверху размещу, пусть лопают.
— Слушайте, как насчет усиленных поставок мяса в мою пекарню? — спросила я. Шеймус вопросительно поднял бровь, и я объяснила: — У нас там будет не только выпечка, но и горячие блюда. Котел бы я у вас тоже выкупила.
Шеймус кивнул.
— Хорошее дело. Я с тобой буду по-честному, с лучшим мясом без обрезков. Но и ты меня деньгами не обижай.
Я улыбнулась.
— Все будет в вашу цену, Шеймус, я торговаться не собираюсь. Одно дело станем делать.
— Вот именно, — кивнул мясник, закрывая котел крышкой. — Всему поселку хорошо будет, ну и нам с тобой. Что, твоя зеленая братва инструменты со стройки попятила?
Я рассмеялась. Хорошо звучало: моя зеленая братва. Джина Сорель, леди Макбрайд, хозяйка хлебов, владычица выпечки и атаманша орков!
— Ну, Женевьева Готье решила, что так и было.
— Так ей и надо, — бросил Шеймус. — Неприятная дамочка, липкая. Пусть прыгает, как хочет, ей тут все равно места не найдется.
Ободренная такими словами, я вышла на улицу. Светало, и день предстоял важный, наполненный делами. Сегодня приедет каркас пекарни и начнется сборка здания. А нам надо будет заказать плотные листки с меню — снова придется ехать в Макбрайд, договариваться с тамошней типографией. А еще…
Меня ударило в грудь и отбросило в сугроб. По телу расплескалась горячая волна, вышибающая дух, и кто-то в стороне завопил, зовя на помощь.
А потом пришел еще один удар — и вместе с ним тьма.
Глава 8
Я очнулась от того, что в руку кольнуло что-то острое, и Ричард Спелл произнес:
— Сейчас оклемается.
Меня кружило и качало,