— Любви!
— Толерантности!
— Принятия!
— Разнообразия!
— Идентичности!
— Садизма!
— Боли!
— Жестокости и немотивированного насилия! Что? — спросил чувак с окровавленной шипастой битой в руках в ответ на удивленный взгляд. — У всех свои кинки.
— Верно! Не тебе нас осуждать!
— ОТМЕНА!
— ОТМЕНА!
— ОТМЕНА!
— Надо было захватить пулемет, — проворчал в моем ухе Иванов, оценивая количество свежих мишеней.
— Я не могу тратить время на безликую серую массу не таких, как все, — фыркнул я на этот балаган и, уже натягивая маску, ударил обухом косы по земле.
Раздалось задорное конское ржание. На поле битвы выкатилась кавалерия в белых одеждах и остроконечных колпаках.
— Костик, серьезно? — слегка пожурил меня Виктор.
— Вторым вариантом были хтонические чудища с тентаклями. Но я не был уверен, что этим извращенцам не понравится.
— Логично, — судя по звукам, Вик перезаряжал винтовку. — А тебе не кажется, что происходит какая-то херня?
— Кажется, но мне всё равно, — отозвался я.
Кстати, это было неплохой идеей. Такого я еще не творил.
— Мальчики-зайчики, подмогните, — я снова стукнул косой.
— Да легко, — откликнулась толпа огромных брутальнейших белых зайцев. Судя по всему, я наконец-то совместил легендарное «косил косой косой косой», мучившее меня с момента появления нового оружия, и массовый призыв, которому давно было пора обучиться.
— Русский мужлан! Сдавайся нашей армию любви! Нас тьма!
— А нас — рать! — хором ответил ку-клукс-клан и с гиканьем помчался в атаку вслед за воинственными зайцами. Воистину, вместе они составляли жуткую картину.
Я вставил обратно челюсть, выпавшую было от обозрения получившейся ударной силы, и придирчиво оглядел поле боя. Зайцы отсалютовали косами, ожидая дальнейших указаний. Ку-клукс-клан, не найдя ни единого фонаря, стоял опечаленный.
— Спасибо, вы можете идти.
В полной разрухе я чувствовал присутствие какого-то проблеска жизни, которой здесь быть не могло. Это сильно напрягало. Семь отрезанных голов валялись где попало. Казалось бы, можно сходить за невестой и заняться воскрешением противника, чтобы обойтись без претензий местных органов сверхъестественного порядка, всё как завещал нам мистер Нест. Но…
— Выходи, — позвал я.
Тишина.
— Ты сам напросился.
Сколько у меня погрешность в использовании на американской земле? Треть силы? Половина?
— Источник, сорок процентов.
Полыхнуло с неба, в вечных облаках которого открылось огромное окно. Выросшее до полного круга лезвие косы с размаху ударило по исполинской драконьей туше. И, к моему удивлению, застряло посередине.
«Не застряло, Костя. Там оно».
Отвечая на мой незаданный вопрос, что-то с силой толкнуло косу назад. Из наполовину разрубленной туши Тиамат медленно, путаясь в кишках, выбирался толстенький непривлекательный человечек в стильном костюме-тройке.
— О, благодарю вас, — произнес он, белоснежно улыбаясь во все зубы, будто только что сошел с плаката американской мечты. — Самостоятельно выбраться было несколько затруднительно.
«Врет».
Да, однозначно. Не затруднительно, а скорее… лень, наверное? Может, просто не хотел прикладывать к этому никаких усилий, зная, что я сделаю за него всю работу?
Впрочем, существовала проблема посерьезнее.
— Кто, черт возьми, это такой? — в ухе раздался напряженный голос Виктора. — Я подобного давления ауры даже от твоего бати не испытывал.
— Ой, как неловко. Не догадались, мистер Баба Яга? — незнакомец улыбнулся еще шире, хотя это казалось невозможным.
— Так зовут только старшую в роду, мне до этого звания очень далеко, — фыркнул Иванов, ничуть не удивленный тому, что его слышат на подобном расстоянии.
— Простите за невежливость, мне очень-очень жаль, — извинился американец, не демонстрируя никакого намека на сожаление. — А что насчет вас, мистер Кошшшей?
Я подумал. Вспомнил уроки и кое-какие прочитанные книги, просмотренные новости, узнанное в инфосфере…
— Несмотря на то что проблема угнетения людей с нетрадиционной ориентацией действительно присутствует, она лежит больше в плоскости воспитания и морали. Статистически, при самых больших допусках, доля представителей ЛГБТК-сообщества не превышает десяти процентов. При этом за чертой бедности живет чуть меньше половины всего человечества. Но получается забавный парадокс: голос меньшинства звучит куда громче мнения большинства. Почему? О чем мечтает и чего желает угнетенный? Раб мечтает не о свободе, а о собственных рабах, так говорил Цицерон. Вопрос, кому это выгодно. Кто прячется за спиной угнетенных, которым очень хотелось бы занять место хозяев. Угнетенным очень-очень хочется, чтобы миром правил не белый цисгендерный мужчина, что уже стало ругательством, но абстрактная чернокожая лесбиянка. Однако им почему-то не хочется, чтобы исчез первоисточник угнетения, которым является экономика.
«Как всё-таки любят люди придумывать себе проблемы на ровном месте, да?»
Не то чтобы я не был солидарен с Карачуном… однако людей в моем окружении не было. Я рисковал судить их по моим представлениям, что также не было истиной.
Ответом на мой монолог было молчание, что я счел знаком согласия со сказанным.
— У тебя много имен. Древние звали тебя Золотым тельцом и Маммоной. Однако новые времена требуют новых образов. Новая земля порождает новых богов. А ты на ней стал воплощением американской мечты.
— Кто же я? Назови мое имя, — провокационно улыбался человек с плаката.
— Капитал.
Хлоп, хлоп, хлоп.
— Браво, блестящий пример дедукции, — аплодировал мне аватар величайшего из американских богов.
— Раз так, то, может, мы договоримся?
— Увы, вынужден согласиться с предыдущим оратором, — с притворным сожалением вздохнул тот. — Мощнейшее оружие в мире, воплощение конца света, ядерная шинигами и просто милашка Кицуки Яно должна принадлежать американскому народу, то есть мне. Как Япония подчиняется тому, что скажет Америка, так и японский йокай подчинится сильнейшему, ведь в этом смысл их существования и главный принцип, по которому они живут.
Я не стал спрашивать, зачем. Это как раз было очевидно. Капитализму свойственно желать монополии. Монополия дает власть. А обладание сильнейшим оружием дает абсолютную — абсолютную, мать ее, — власть. Отступать тоже не было слишком разумным. Проблема оставалась, и карнавальной она уже не была.
— В одном ты прав. Сильный подчиняется слабому, — я перехватил косу для удара.
— Дури хватит, мальчишка? Весь мир поклоняется мне. Не один континент и не какое-то одинокое государство.
Я оскалился. Учитывая, что от лица остался лишь голый череп, выглядело уже не так устрашающе, как хотелось бы.
— На недолгое время моей родиной была страна, где один лич написал многое, обличая ваш подход. Капиталисты, говорил он, делят мир не по