Пришлая девушка опустила глаза. Покусывая губу и неловко теребя рукавицу, она с обидой проговорила:
— Меня Чеверко знать не хочет, на Жданку заглядываться стал!
— Ну и пусть себе за ней бегает, петух ощипанный, — грубовато хмыкнул Шуляк. Кажется, его начала утомлять необходимость делать участливый вид.
— Помоги, дедушко, — едва не плача попросила девушка. — Молва ходит, есть у тебя травка заветная.
— Может, и есть, — усмехнулся волхв. — Да только надо ли оно тебе? Мало ли на свете парней пригожих? На Чеверке-дураке свет клином, поди, не сошёлся?
Но девушка упрямо поджала губы и сложила руки на груди:
— Помоги, дедушко.
Шуляк криво усмехнулся.
— Ну а о цене моей молву тоже, небось, слышала?
Прежде чем ответить, гостья сглотнула. Мстислава, всё это время не перестававшая прясть и внимательно прислушиваться к тихим голосам, с живостью представила, как у девушки, должно быть, пересохло во рту.
— Слышала лишь, что дорого берёшь, — выговорила незнакомка, — а точную плату не ведаю. Но серебро у меня найдётся, — поспешно прибавила она и торопливо полезла за пазуху за мешочком, в котором что-то тихонько звякнуло. Должно быть, пара колец да лунница, мысленно фыркнула княжна, сама не зная, что больше испытывала к этой дурёхе — презрения или сочувствия.
— Из серебра каши не сваришь, — раздался знакомый ответ, и у Мстиславы кольнуло сердце. Не была ли она сама такой же дурёхой? — Дорого беру, то верно, а не ведаешь, потому что у всякого своя цена. Слышал я, дядька твой на боярский двор стольником подвизался?
Девушка изумлённо приподняла брови и кивнула.
— Ну так надо будет у дядьки твоего услугу попросить, ненакладную, пустяковую.
— Услугу? Что ты, что ты! — замахала на него руками девушка, подскакивая с места. — Злодейство хочешь меня заставить на душу взять!
Шуляк вдруг хрипло рассмеялся.
— А Чеверко присушить, по-твоему, не злодейство?
— То ведь не душегубство, — возразила гостья, впрочем, не очень уверенно.
— Так разве я о душегубстве прошу? У боярина сын есть младший, ладный молодец растёт, завидный жених. Так вот рушник мне надобен будет, которым он утрётся, только и всего, — невинно возразил Шуляк, но лицо его сделалось хищным, точно ему наконец наскучила личина благочестивого старца.
В глазах девушки возникло сомнение.
— Только и всего? — с недоверием переспросила она.
— Только и всего, — кивнул волхв, улыбаясь, как сытый кот.
— Мягко стелешь, дедушко, да кочковато спать, — покачала головой девушка, но после недолгого колебания сдалась и обречённо согласилась: — Хорошо, раздобуду, о чём ты просишь.
— Вот и добро, — не скрывая удовольствия от, кажется, удачно свершавшейся сделки, потёр сухие руки колдун. — Принеси рушник, а я покамест зелье приготовлю. Да как на сорочке у тебя будет, ты ту кровь в скляницу собери да с собою возьми, поняла? Ну, а теперь ступай. Да с рушником смотри, шутить не пробуй. Я обман мигом прознаю. Ну, ступай, ступай, — легонько подтолкнул он засобиравшуюся девку в выходу.
Наверное, все чувства были написаны на лице княжны, потому что, вернувшись в дом, старик, проходя мимо Мстиши, не удержался от ехидного, вызывающего взгляда. Мстислава лишь покачала головой.
Колдун засмеялся, обнажив крепкие зубы:
— Иди лучше муженька покорми. Он, поди, уже все мослы сгрыз.
7. Пастуший сын.
Дни незаметно потянулись один за другим. Мстислава мучительно привыкала к странному чужому укладу, скрепя сердце подчиняясь вздорным и оскорбительным приказам колдуна и его приспешницы. От Мстишиных изнеженных, непривычных к грубому труду рук было мало пользы, ведь она не умела ни подоить коровы, ни растопить печи, ни лучины нащепать. Она пролила немало злых слёз, выгребая навоз, вычищая закопчённый нагаром ворох, отскребая немытый годами стол и с отчаянием глядя, как безобразно распухают, шершавея и покрываясь царапинами, её нежные белые пальцы, как ломаются и чернеют от въевшейся грязи когда-то перламутровые ногти. Искать смысл в прихоти Шуляка княжна давно перестала. Должно быть, он сводился лишь к тому, чтобы унизить её. Как когда-то колдун истязал Ратмира, так теперь он решил не упустить возможности извести его жену.
Слава Великой Пряхе, вместо семи лет княжну ждали считанные дни. В крайнем случае — седмицы. Так или иначе, Мстиша знала, что в скором времени грядёт освобождение, и оно делалось тем ближе, чем толще становилось каждое новое веретено. В сумке, которую Мстиша хранила под лавкой, уже лежало пять готовых простеней, а к странной лёгкости головы она привыкла гораздо быстрее, чем ожидала.
Мстислава не плакала, когда срезала косу. Сначала она думала расставаться с волосами постепенно, по пряди за раз, но это оказалось лишь пыткой, растянутой во времени. Толстая коса долго не хотела поддаваться, и Мстише пришлось попотеть, прежде чем криво, кое-как откромсать её по частям. Но когда она тяжело упала ей на колени, словно великанская змея из страшной няниной побасенки, осознание случившегося затопило Мстишу. Ощупав на голове обкорнанные концы, княжна разразилась безутешными рыданиями. Перед ней лежали её жизнь и красота, загубленные собственными руками.
Оставшиеся на голове волосы оказались такими куцыми, что норовили вылезти из-под убруса, и больше всего Мстислава боялась, что Незвана заметит её позор. Ведь теперь даже крысиный хвостик девки представлялся княжне великой ценностью, за которую она многое бы отдала.
Они слышали заунывный вой из клетки почти каждую ночь, и всякий раз, выходя во двор, Мстиша видела чёрную тень, напоминавшую о том, что она сделала с собственным мужем. Княжна упросила волхва посмотреть рану волка, на что тот сначала с извечной усмешкой ответил, что пользует людей, а не скотину. Пока Шуляк накладывал на лапу глухо порыкивающего волка мазь, Мстислава затаив дыхание следила за ним из-за железных прутьев. После той, первой неудачи она не пыталась воззвать к Ратмиру и ограничивалась тем, что каждый день сама кормила волка, по-прежнему держась от него на расстоянии. Княжна добавляла к тому, что выделял ему колдун, то скудное мясо, что ей удавалось выловить в своей доле. По крайней мере Мстиша больше не допускала, чтобы Незвана швыряла ему кости, как шелудивому псу.
Впрочем, Мстиславе больше не нужно было присутствие волка, чтобы поторапливаться — вполне хватало того, как с ней обращались колдун и его девчонка.
И чем бойчее продвигалась Мстишина работа, тем, казалось, сильнее лютовали её мучители. Княжне редко когда выпадала вольность проснуться самой — чаще