Но прежде, чем он успел сказать что-то ещё, Воронцова предложила:
– Быть может, угостите Нину Адамовну чаем, пока мы немного побеседуем? Думаю, она утомилась с дороги.
Она повернулась к Петерсон, чтобы подарить ей умоляющий взгляд. Пепиньерка выразительно возвела очи к потолку.
– Да, от чая я бы не отказалась, – уступила она весьма неохотно и крайне выразительно, поскольку явно с бо́льшим удовольствием послушала бы, о чём будут говорить Варя и её кавалер.
– Анастасия Павловна, будьте любезны, напоите нашу гостью чаем с конфетами в синей столовой, – велел Герман, вежливо улыбаясь.
Мильчина увела Ниночку. Та напоследок бросила на младшего Обухова пристальный, угрожающий взгляд, но всё же удалилась без споров. И едва их шаги стихли, Варя первым делом спросила:
– Как чувствует себя ваш почтенный батюшка?
Улыбка Германа заметно приугасла.
– Всё ещё неважно, – признался он, пряча за спину руки. – Врач прописал постельный режим и полный покой. Отец сейчас у себя, отдыхает. Но я готов ответить на любые ваши вопросы, Варвара Николаевна. Признаюсь, ваши слова со вчерашнего вечера лишили меня всяческого спокойствия. Вы позволите пригласить вас в кабинет? Он в конце коридора. Там никто нам не помешает. Разумеется, если не боитесь остаться со мной наедине.
Глава 9
Рабочий кабинет графа походил на музей, полный дорогих вещей и покрытых пылью воспоминаний. Обшитые деревянными панелями стены были увешаны трофейным оружием. Варя мало что смыслила в огнестреле, а саблю едва отличала от ятагана, но коллекция старшего Обухова поразила её разнообразием.
Над помпезным камином из яркого малахита крест-накрест висели две винтовки, а над ними красовался золочёный герб Российской империи. Вся мебель в комнате, кажется, была подобрана под этот камин: сплошь массив дуба, зелёная обивка, травяные узоры и золотые вензеля. За громадным письменным столом возвышались часы с маятником и таким сложным циферблатом, каких Варя прежде не видела. Но более всего её удивило не богатое убранство и даже не военные трофеи.
Всюду стояли фотографии в рамках. Желтоватая сепия и серый графит. Моменты семейного счастья и взросления детей сочетались с торжественными эпизодами служебного характера. На таких кадрах облачённый в военную форму Борис Обухов, ещё молодой и красивый, с гордостью взирал в объектив фотокамеры. На некоторых снимках граф присутствовал один, но в большинстве своём это были групповые фотокарточки с его сослуживцами.
Герман посторонился, пропуская Варю, и прикрыл дверь. Она же прошлась по кабинету и остановилась напротив буфета со стеклянными дверцами. На гладкой, как зеркало, поверхности тумбы теснилось особенно много фотокарточек. Воронцова осторожно взяла в руки одну. Со снимка в овальной раме взирал молодой офицер, удивительно похожий на Германа.
– Это ваш отец? – с восторгом спросила Варя, поворачиваясь. – Поразительно, сколь сильно ваше с ним сходство! Буквально одно лицо. Вы разве что усов не носите.
Она не смогла скрыть улыбки, говоря это.
Улыбнулся и Герман, но весьма сдержанно. Он по-прежнему стоял у двери и словно бы со стороны наблюдал за гостьей. Воронцовой его взгляд показался изучающим, даже слегка недоверчивым. Эта перемена заставила её вернуть фотокарточку на место.
– Но вам хорошо и без усов, – вымолвила она первое, что пришло на ум, и тотчас прикусила язык, мысленно побранив себя за глупость.
Однако Герман вряд ли придал особое значение её словам. Вместо этого он направился к ней.
– Как вам удалось уговорить классную даму допустить нашу встречу? – Обухов остановился в двух шагах от девушки.
Варя возвратилась к изучению снимков на тумбе.
– Во-первых, она не моя классная дама, а лишь пепиньерка при институте. – Она провела указательным пальцем по краю столешницы, переходя от одной фотокарточки к другой. – Во-вторых, я обещала похлопотать за неё и дать рекомендации. В-третьих, она с чего-то решила, что у нас с вами романтическая связь и нашла это необычайно увлекательным. А в-четвёртых, Нина Адамовна кажется мне достаточно прогрессивной юной особой, готовой пойти наперекор правилам одного лишь бунта ради, не задумываясь о целях далеко.
Её речь была текуче-непринуждённой. Варя открыла всё столь легко, словно и вправду скрывать ей нечего.
Герман же приподнял брови и заметил:
– На вашем месте я бы ей не доверял.
– Она не знает про брошь, – заверила Варя. – Но я всё ещё чувствую себя в опасности, а вашего папеньку вовсе считаю находящимся под угрозой. Будьте осторожны с горничной, Мильчиной.
– С Настасьей? – Герман нахмурился.
– Её тоже втянули в это дело и могут шантажировать. Переговорите с ней наедине, но, прошу вас, не увольняйте и не выгоняйте. Уверена, она будет нам полезна, если организатор кражи на неё снова выйдет. Впрочем, очень в последнем сомневаюсь.
Обухов коротко кивнул.
– Вам что-нибудь удалось выяснить о врагах вашего почтенного семейства или о…
В коридоре раздались шаги. К ним присоединилось старческое покашливание. А затем ручка повернулась, и дверь кабинета отворилась, впуская пожилого мужчину приятной наружности. Несмотря на груз прожитых лет, что давил на его плечи и серебрился сединою на висках, в нём Варя без труда узнала самого Бориса Ивановича Обухова. Он обладал приятной аристократичной наружностью, которая располагала к себе с первого взгляда.
В отличие от Германа, глаза у Бориса Ивановича глядела тепло и ласково. Они ничуть не потускнели с возрастом. В уголках глаз и губ собирались морщинки, выдававшие в нём человека, который часто улыбается. Да и его наряд не наводил на мысли о чрезмерной строгости. Яркий халат морковного цвета с набивным узором пейсли, шёлковым поясом, воротником и манжетами, надетый поверх домашней рубашки и брюк, сочетался с остроносыми восточными туфлями. Старший Обухов носил богатые генеральские усы и зачёсывал волосы на пробор. Всё портил лишь землистый оттенок лица, намекавший на глубокое нездоровье.
– Мне сказали, у нас гости, – взгляд Бориса Ивановича остановился на Варе, которая тут же присела в реверансе и потупила взор. – Признаюсь честно, ожидал увидеть одного из твоих приятелей по институту, Герман, а оказывается, к нам явилось чудное мгновенье. Что же ты не предупредил, что принимаешь даму? Я бы оделся поприличнее. – Он развёл руками, подходя ближе. – Для встречи с Анной Керн уж точно выбрал бы наряд попристойней, да и привечал бы её не в кабинете, в царстве пыльных бумаг и старческой меланхолии, а в парадной гостиной, где и свету больше, и акустика приятнее.
Старший Обухов одарил сына преисполненным осуждения взглядом. Герман же показался Варе растерянным. Будто он не рассчитывал на столь скорое и внезапное появление отца.
– Виноват, – младший Обухов коротко шаркнул ногой и склонил голову быстрым кивком. – Позвольте представить Варвару Николаевну Воронцову. – Затем он повернулся к Варе: – Как вы уже поняли, это мой почтенный родитель, Борис Иванович Обухов собственной персоной.
– Bonjour, – Варвара изобразила самую ангельскую улыбку из своего арсенала.
– Очарован, – тот поцеловал руку девушки, едва коснувшись губами пальцев, а после отступил на шаг. Его брови вдруг сошлись к переносице. – Постойте. Варвара Николаевна? Дочь графа Воронцова?
– Совершенно верно, Борис Иванович.
– Не знал, что у него есть такая прелестная дочь, – задумчиво сказал старший Обухов и вновь глянул на сына так, что у Вари от стыда вспыхнули даже пятки, не говоря о щеках и шее. – Мы с Николаем Михайловичем пересекаемся по рабочим делам весьма часто. Всё паровозы