— Станислав — слабак, — презрительно скривился Тушнев. — Да, он законный монарх, но процессом не управляет. Пока он надумает разбираться с восставшими подданными, они разберутся с нами. О том что происходит, нужно срочно уведомить государыню. И сделаешь это ты.
— Я? — удивился Алексей.
— Ты, — кивнул Фёдор. — Мне поручили найти надёжного человека, но невысокого звания, так чтобы его отсутствие здесь прошло незамеченным. Надёжнее тебя я никого не знаю. Поскачешь в столицу и передашь вот это послание.
С этими словами корнет извлёк плотный коричневый конверт, запечатанный сургучом.
— Кому? Императрице? Да меня даже к воротам дворца не пустят!
— Не пустят, верно. Послание отвезёшь тайному советнику государыни Александру Андреевичу.
— Самому Безбородко, что ли? — Алексей в изумлении уставился на друга. — Час от часу не легче. Какой-то жалкий капрал просится на приём к тайному советнику императрицы. Хорошо если просто взашей вытолкают, а не в тюрьму бросят.
— Не вытолкают и под замок не отправят. Вместо приветствия передашь вот этот перстень и скажешь, что у тебя послание от его хозяина. — Фёдор достал перстень с печаткой и передал другу.
— Чей это?
— Самого Безбородко. Видишь, его вензель на печатке. Перстень узнают и в канцелярии, и домашние слуги, препоны чинить тебе не посмеют и обязательно передадут перстень хозяину, а уж он-то точно вспомнит, кому его дарил. Больше тебе знать ничего не надо. Ни имён, ни званий.
— Ясно, — помрачнел Алексей, — чтобы не выдать кого ненароком под пыткой.
— Эк, брат, куда ты загнул! — рассмеялся Тушнев. — Никто пытать тебя не будет, чай в заговорах или других каких антигосударственных делах не участвуешь. Просто человек слаб, сболтнуть может лишнее во хмелю или проникшись к кому-то доверием. А информация, попавшая не в те руки, может стоить кому-то, радеющему о благе Отчизны, звания и положения.
— Хорошо, я всё понял. Когда отправляться в путь?
— Да в общем-то прямо сейчас.
Фёдор развернулся и направился в сторону конюшен.
— Сейчас? — Алексей шагал следом и растерянно глядел на друга.
— Дорога дальняя, а раздумывать некогда.
— Мне надо собраться, оставить распоряжения отделению…
— Твоим отделением займусь я. В казармы не заходи, всё что нужно — купишь в дороге. Вот проезжая грамота на твоё имя, а это, — корнет достал кошелёк, — на дорожные расходы. Тут достаточно.
— Но я не могу прямо сейчас!
— Почему?
— Кати будет ждать меня во время утренней Литургии. Я не могу уехать, не повидавшись с ней. Ты же знаешь, как я люблю её. Дай мне пару часов, вот-вот зазвонят колокола.
И точно, не успел Алексей сказать об этом, как послышался колокольный звон. Сначала от ближайшего костёла, потом ещё одного, из-за реки и от церкви на плацу. Варшава сзывала верующих на воскресные службы.
— Мне пора. Обещаю, как только переговорю с Кати — сразу в путь!
Алексей вывел лошадь и вскочил в седло.
— Хорошо, — улыбнулся Тушнев и похлопал лошадь по крупу. — Счастливой дороги тебе, Алёшка! Береги себя. И помни — послание только в руки самого Безбородко.
— А как передам, что мне делать?
— Сделаешь так, как он велит. Распорядится немедленно возвращаться — вернёшься, скажет ждать ответ — будешь ждать столько, сколько потребуется.
— Ладно, всё сделаю! — Алексей махнул рукой. — Не скучайте тут без меня! Я быстро!
Он пришпорил лошадь и поскакал в сторону Вислы. Тушнев смотрел вслед приятелю, пока тот не скрылся за ближайшим поворотом. «Увидимся ли ещё? — мелькнула тревожная мысль, и корнет нахмурился. — Что за ерунда? Просто надо поспать, — решил он и зевнул, — но сначала доложить, что гонец отправлен».
* * *
Ульяна Назаровна, как назло, собиралась в этот раз на службу медленно. Панкрат Васильевич домой не пришёл ни ночью, ни утром, поэтому мать Кати находилась в плохом расположении духа, по обыкновению в такие минуты жаловалась на головокружение и придиралась к одевшейся по-простому, а не по-воскресному, Феоктисте. Кати смиренно ждала Ульяну Назаровну, пока не услышала звон колоколов.
— Матушка, да пойдёмте уже! — не выдержала она. — Опоздаем к началу службы, перед отцом Афанасием неудобно будет.
Услышав о священнике, Ульяна Назаровна заторопилась и наконец-то вышла на улицу. Отец Афанасий, сухонький седой старичок с тихим голосом и кроткими голубыми глазами, всегда был добр и снисходителен к своим прихожанам, прощал им все грехи на исповеди и произносил искренние проповеди, берущие за души и растапливающие самые чёрствые сердца. Ему нелегко было нести слово Божие в Варшаве, где большинство жителей исповедовали католицизм. Теперь, с усилением русского влияния и обретением православными защиты, стало полегче. А в прошлые годы отцу Афанасию пришлось хлебнуть несправедливости. Поговаривали, что ему дважды сжигали дом, находившийся по соседству с церковью, несколько раз травили дворовых собак, но отец Афанасий от этого не озлобился, наоборот, воспринимал нападки как испытание и сносил всё со смирением. Свою жизнь он посвятил служению, но от мирян многого не требовал — лишь раз в неделю прийти в храм Божий и выразить тем самым почтение Создателю. На опоздавших к Литургии отец Афанасий обычно смотрел с такой укоризной и печалью, что невольно хотелось провалиться сквозь землю от стыда.
Ульяна Назаровна, Кати и Феоктиста шли быстро, изредка здороваясь со знакомыми. Их было не так много, в основном семьи военных, тоже снимающих жильё в Праге, и несколько лавочников и рыночных торговок. Возле самого храма им встретилась знакомая молочница с мужем, спешащие в костёл. Ульяна Назаровна приветливо улыбнулась и кивнула, но молочница сделала вид, что не знает её и молча прошествовала мимо.
— Что это с ней? — удивилась мать Кати, обернулась и заметила, как супруг молочницы плюнул им вслед. — Феоктиста, ты видела это? — она с удивлением взглянула на служанку.
— Видела, матушка, — вздохнула та. — Говорила ж вам и Панкрату Васильевичу. Враги вокруг нас.
— Не враги, а дерзкие нахалы. Больше ничего у них не покупай.
— Как скажете, — согласилась Феоктиста.
Кати не слышала разговор матери и служанки, она шла с быстро бьющимся от волнения сердцем и немного успокоилась, лишь войдя в церковь. Литургия ещё не началась, негромко читались «часы», но прихожан на удивление оказалось совсем мало. В свечном ларьке обычно управлялись две местные женщины, а сегодня вместо них